Лелейская гора

Тени смешались, точно покойники в братской могиле под холмом. Горы провели между собою резкую черту, и теперь одна только вершина купалась в лучах золотого закатного солнца, остальные почернели, нахмурились под сгустившимися облаками. Вот так же и я: часть моей души радуется наступлению ночи, вторую оно пугает. Хорошо, что кончился длинный день, который больше никогда не повторится, зато теперь мне предстояло выдержать бесконечные часы ночного мрака вплоть до наступления нового дня, не обещающего быть лучше прежнего. Выспавшись днем, я не смогу скоротать эти часы во сне и вынужден буду всю ночь напролет аукаться с филинами. Я вышел на каменистый уступ над деревней и развел костер - пусть люди видят огонь и помнят обо мне. Я испытываю настоятельную необходимость в том, чтобы люди видели мой костер и помнили обо мне, ибо уйти в подполье - значит примириться с забвением, а забвение есть образ смерти, но я не желаю мириться ни с тем, ни с другим. Я подбросил в костер зеленых веток - пусть побольше дымят, так будет дальше видно. Эй, там внизу, небось не ждали увидеть мой костер? Привет, это я!… Я жив наперекор всему…

Поскольку я выдал себя, завтра мне придется смываться отсюда. Но зачем откладывать до завтра, а не уйти сейчас, сию секунду? Никто меня не гонит отсюда, как, впрочем, не погонит и завтра, но ей же богу, мне совершенно не улыбается торчать в этой дыре, где все мне наперед известно и все одно и то же. Везде одно и то же, всегда одно и то же, жизнь в горах течет замедленным темпом, перемены не скоро приходят сюда, и, для того чтобы войти в размеренный ритм этой жизни и привыкнуть к нему, человек должен набраться терпения. А что такое терпение, как не печальное мужество бедовать весь век, приклеившись к месту, подобно кустам и деревьям, и весь свой век ждать прихода того, что не приходит, и, пытливо вглядываясь в пустоту, принимать удар за ударом - и нет им числа! - от чудовища бесконечного времени. Никому из нас, даже Нико, не доставало такого мужества. Разве что Ивану, но, может быть, оно изменило бы и ему, останься он, как мы, совсем один. И в этом нет ничего странного - мы не пустили в землю корней. Легко кусту удержаться на месте: он прощупывает почву корнями, разжижает ее своими соками, ищет, сосет, копошится. И дереву тоже легко: взмахнет одной веткой, взмахнет второй - и так проходит сквозь время, а человек, как всякое живое существо, обречен скитаться по свету.

И вот, скитаясь по свету, человек ставит перед собой некие конкретные цели, дабы не свихнуться от этих своих скитаний и несколько умерить свой бег, ибо, когда перед ним нет никакой цели, ему никак не удается овладеть своей скоростью и сбавить ее до нормальной. Ни частые задержки в пути, ни бессмысленное глазение на деревья и скалы - ничто не помогает ему; в результате он всегда приходит слишком рано, а то место, куда он пришел, оказывается для него самым что ни на есть неподходящим. Справедливости ради следует заметить, что подходящих мест для такого человека вовсе нет в природе, все они подозрительны и плохи, а то место, на которое ступила его нога, тем самым сейчас же становится наиболее непригодным из всех прочих. Все это мне было давно известно, и потому долина нисколько не привлекала меня, но я хотел победить в себе страх перед ней и добился своего: силком приволок сам себя к селу. Стою над Окопным. Здесь единственный источник на всю округу: самое неподходящее место, специально созданное для засад. Не испытывая особой жажды, я себе и им назло, назло своему собственному страху, пью воду, умываюсь и брызгаюсь, щедро поливая траву у источника: смотрите, я позволяю себе делать все недозволенное!… Тут-то мне и вспомнилась Шапка - что-то я давно ее не навещал. Когда-то Шапка называлась Малой Москвой, и именно в силу ее дурной репутации мне вдруг ужасно захотелось посмотреть на нее хотя бы издали.