Лемминг Белого Склона (СИ)

- Ты даже не спросила, как меня зовут, - заметил Хёгни.

- Потому что какое мне дело, - презрительно фыркнула Хельга. - Ты... ты мне отвратителен. Был отвратителен с самого начала. Как только моё нутро вытолкнуло тебя наружу. Полагаешь, коли я тебя родила, то должна любить? Нечистоты тоже лезут из нутра. Что же, любить их? Качать в колыбели каждую кучу дерьма? Прижимать смрад ко груди?

- Моего отца, думается, прижимала, - бросил Хёгни.

- И замаралась, - горько усмехнулась мать. Юноша посмотрел на неё исподлобья. Вздрогнул. Взор матери был подобен ледяной бездне. Колодцу в Хель, усеянному острыми льдинами. На которых сочились кровью лохмотья исстрадавшегося сердца. Хёгни стало стыдно.

- Твоего отца я любила, - продолжала дочь короля, - потом ненавидела. Ненавижу до сих пор. Он пришёл со своими подарками, улыбками и песнями, с пышной свитой, в своей треклятой маске, он пришёл и похитил меня, и разрушил весь мир. Мой конунг-отец погиб из-за него, я погибла из-за него, похоронила себя здесь...

Сорвала головной убор, как тогда, на свадьбе, мотнула обстриженной головой:

- Смотри! Смотри, презренный! Не смей опускать взор. У меня были прекрасные золотые локоны. О моих волосах складывали висы по всему Северу! Кто я теперь? "Сестра Хельга"!?

Она едва не плакала. Но лицо по-прежнему было сухой навощенной личиной. Кости черепа выпирали из-под кожи. Труп невесты со взором горящим, замотанный в чёрный саван. Женщина-призрак, что не ведает покоя.

- Отец говорил, у меня - твои глаза, - прошептал Хёгни.

- Твой отец! - взорвалась Хельга. - Носатый выродок из Хель, и ты - его отродье! Родич тролля, мерзавец, вероломное ничтожество! Так это он тебя забрал и выкормил? Жаль, его не разорвали на куски. Сигвальд годи помешал! Жалостливый лживый ублюдок. Моего отца в битве он не уберёг! Остался в живых... Меня утешает лишь то, что люди, которые поручились за твоего подонка-отца, приняли страшную и скверную смерть. Говорили мне, что тебя якобы унесли в горы. Как жаль, что ты выжил. Умри, мой сын, мой умскиптинг, и всем станет лучше!

"Что за мать может говорить такие слова", - подумал Хёгни, а вслух сказал:

- Умру обязательно, и ты меня переживёшь, хотя, сдаётся, лишь себе на беду. Но ещё мне кажется, что не было большой любви между моими предками. Мой подонок-отец соблазнил мою невинную мать под личиной иного, желая добра себе, но вряд ли ей, однако... Коли моя мать любила бы его, то, верно, простила бы. Простила бы всё. И жили бы себе, как живут все. Но сильное чувство... сильная страсть, так это, кажется, зовётся, - уничтожило вас обоих. Поглотило, как море - корабль. Как огонь, губитель леса. Только прошу тебя, не делай меня заложником вашей больной страсти, милая матушка.

- Не смей! - зарычала Хельга. - Не смей назвать меня матушкой. Я тебе не мать! Я не кормила тебя грудью, мне нет до тебя дела, я тебя презираю. Ты мой позор! Пошёл прочь! Уходи, и будь ты трижды проклят, и не найти тебе покоя ни живому, ни мёртвому. Плати! Плати за скверну твоего батюшки, плати - и не расплатиться тебе, пока не рухнет мир!

- Не надобно ненавидеть меня, милая матушка, - сквозь горький ком в горле попросил Хёгни.

- Убирайся! Ненавижу твоего отца, а ты... ты достоин отвращения. Жаль на тебя зла.

- И мне тебя жаль, - юноша выбежал из часовни, мимо той, что была его матерью, его единственной, милой матерью, которую он всё равно любил, но не мог почитать.

Отныне - не мог.

В спину ему доносились крики, проклятия и плач.

- Ты уверена, Аннэ-Марика? - спросил преподобный. - Не хотелось бы поймать в сети не ту рыбу! Потом не отмоемся.

- Он назвал меня Тордис, - шепнула мать-настоятельница. - Кто-то весьма неплохо осведомил его в наших делах.

- Лучше, чем хотелось бы, - поморщился проповедник. - Зови стражу. Задержать его здесь!

- Хэй, бродяга! - окликнул юношу привратник, когда Хёгни уже спускался по тропе. - Э! Стой! Стоять, кому сказано! Слышишь?

Хёгни не слышал. Не понимал. Бежал вниз по склону. Не разбирая пути. Не глядя под ноги. В глазах отчаянно щипало. Жгло огнём. Прочь. Прочь отсюда. На берег. В море.

В Море.

А там - куда угодно.

- Э! Полудурок! Если я спущусь, ноги тебе сломаю! Агни, давай за ним.

Бравые стражи нагнали Хёгни внизу. Повалили, начали пинать. Сапоги у них были хорошие, подкованные. Хёгни вскочил, вырвался, сделал пару шагов и получил тупым концом копья по пояснице. Потом - под колени. Рухнул в грязь, скорчился, понимая, что от ножа толку мало.

- Я тебе говорил, что ноги поломаю, выблядок овечий?! - охранник вытянул парня по плечу.

- Остынь, Трюггви! - осадил его напарник. - Он нужен престуру живьём.

- Так я ж его не убивать буду, - осклабился Трюггви. - Так просто, поучу вежливости...

- Поднимите его, - раздался хриплый голос, от которого веяло хладом и властью.

Человек слез с коня, сделал пару шагов, опираясь на роскошный посох. Рядом стояла матушка-настоятельница монастыря Девы Марики. На её лице лежал лёгкий отблеск радости, как в далёкий злосчастный день свадьбы.

- Ну, чего стоите? - бросила она стражам. - Ведите его сюда!