Лемминг Белого Склона

Хёгни рано научился говорить, притом вполне осмысленно. Терпеть не мог, когда его сюсюкают, качают или поют колыбельные. Зато обожал громкие военные песни да непристойные висы, на которые придворный скальд Раги Пузо был превеликий мастер. Этот Раги, в общем-то, и научил малыша говорить. Первое слово, какое вымолвил Хёгни, было, да простит меня благовоспитанный слушатель, «Крак-мудак». Краком звали какого-то слугу, с которым Раги повздорил. Уж так вышло, что Хёгни громко произнёс это на празднике Соммаркема, и сие столь всех позабавило, что ни сквернослову Раги, ни самому Хёгни не стали пенять, а за Краком с тех пор закрепилось весьма звучное прозвище.

Первый же вопрос, который задал Хёгни своей бабушке Хрейне, звучал так:

— Кто такой Умскиптинг?

А поскольку сей вопрос был тесно сопряжён с извечным вопросом о том, откуда берутся дети, и, в частности, откуда взялся сам Хёгни, то можно представить, как нелегко пришлось королеве Хрейне. Хоть она любила и баловала замковую детвору, свою и чужую, но могла проявить и суровость. И проявила, поведав малышу жестокую правду о том, кто его мать, как его отец познакомился с ней и чем обернулось всё это дело. Наверное, это было не слишком разумно, надеяться, что малец не разболтает, но отчего-то Хрейне показалось совершенно необходимым открыть внуку эту истину. Тогда Хёгни спросил:

— А я вам чужой, да?

Хрейна поразилась, с каким спокойствием и рассудительностью этот карапуз воспринял её рассказ и как чётко и тщательно подбирал слова. Потом подумала: дескать, внук ещё слишком мал, чтобы по-настоящему что-либо понимать, вот и не особо переживает. Но цепкий взгляд серо-зелёных глазёнок, наследие северных предков, хищников моря, тронул испугом душу королевы. Хрейна погладила внука по голове как могла ласково:

— Ты ИМ чужой. Наверное. А нам ты никакой не чужой. Я твоя бабушка и я тебя люблю. И твой отец, и тётя Финда, и дядя Исвальд, и все здесь тебя любят. Потому что ты наше дитя, а мы не бросаем детей, ни своих, ни чужих. Так, наверное, принято на Севере и в других краях, а у нас не принято. — Потом подумала и добавила, — только Крак тебя не любит, потому что твой язык слепил ему скверное прозвище. Коли ты ещё станешь повторять за Раги всякие глупости, я сама помою тебе рот с мылом. И ему помою!

— Тогда, конечно, я буду говорить всякие глупости, — пообещал Хёгни, — хочу поглядеть, как у Раги рот будет с пузырьками. А почему король называет меня «Умскиптинг», а другие — нет?

— Потому что он король, — усмехнулась Хрейна, но глаза её были печальны, — короли часто дают своим людям всякие прозвания. Но он ещё и твой дед. И то, что он зовёт тебя именем для подкидышей, вовсе не значит, что он тебя не любит.

— Он король, — возразил Хёгни, — он должен хорошо править, а не любить меня. Да?

«И это ведь ему только три с половиной года», — подумала королева со страхом и гордостью.

А Хёгни помолчал и сказал так:

— Ну это ничего. Я тоже люблю тебя, бабушка Хрейна. Да-да. Я всех вас люблю…

…И все платили Альварсону той же монетой. Даже Финда дочь Аки, которая стала ему как бы мачехой. Как бы — потому, что хоть она и жила с Альваром как жена, но женой ему вовсе не была: Альвар не платил за неё мунда, не взял приданого и не вручил «утренний дар». И уж тем более не засылал сватов к Аки карлу и не считал его родичем. У младшего тенгильсона вообще сильно испортился нрав за последнее время. Он стал много пить и сделался нелюдим, но всё же любил сынишку, хоть тот и напоминал сыну конунга о боли и позоре.

При дворе в Сольфхейме вообще воспитывалось тогда много малышни. Как отпрыски высоких этелингов, так и отродья челяди да прочих свободнорождённых. Даже дети немногочисленных невольников бегали со всеми, когда не бывали заняты в помощи своим неудачливым родителям. В те времена считалось, что благодаря этому люди будут смолоду чувствовать себя единым народом и станут более справедливо относиться друг к другу в зрелых годах. Однако на деле неравенство давало себя знать и в детских играх: трэлинги играли трэлей[35] и получали самые обидные клички, этелинги же играли этелингов и носили благозвучные прозвища. Впрочем, Хёгни ровно держался и с теми, и с другими.

Потому что заметно отличался и от тех, и от других.

Дело в том, что потомки двергов были, как правило, крепенькими упитанными карапузами с широкой костью и смалу проявляли привычку к силе, тогда как Хёгни пошёл в мать, а она, как уже было сказано, происходила из краткоживущих Верольд. Поэтому сын Альвара вытянулся и поумнел быстрее сверстников, но заметно уступал им в силе и частенько бывал бит. Он не обижался. Он их всех любил. Да и дети двергов, странное дело, не измывались сверх меры над долговязым заморышем. Тем более, что он придумывал самые увлекательные игры, самые смешные прозвища и самые опасные проказы.

Кьялак дворецкий его за это ненавидел, но уж это были его дворецкие трудности.