Лемминг Белого Склона

— Считайте их речами безумца, которые ничего не стоят, — развёл руками Хравен, — однако, думается мне, иные слова стоят для тебя подороже, старый викинг!

— Слушаю тебя, чародей.

— Вчера я видел к востоку отсюда здоровенного белого сокола. Он кружил над берегом.

Арнульф сэконунг переменился в лице. Жестом приказал стрелкам опустить луки.

— Ты купил себе место на корабле. Добро пожаловать!

7

Вожди с советниками сошли на песок острова Киль, чтобы держать совет.

Бьёлан Тёмный, сын Сумарлиди, ярла с Геладских островов, пришёл раньше срока и успел разведать, чем пахнет в славном городе Эрвингарде. С ним прибыл Рэфкель Лосось, сын Рорика Неудачливого с Риксхорна, он же — племянник Хакона Большой Драккар. Дядька отпустил родича поразвлечься. Рэфкель порадовал Арнульфа известием, что хотя сам Хакон и не причастится королевской добычи, но готов подстраховать «Поморник» у Ёстерлага.

— А то мало ли кто ещё пронюхал, — хохотнул Рэфкель, — мертвецы хорошо пахнут!

— Юноша знает толк в изысканных яствах, — похвалил его Хравен, — славный юноша!

Обоих чародеев Арнульф взял с собой на остров. А также Орма, Крака, Хагена и Хродгара. Столько же советников взял и Мар Тощий. Его корабль «Дюнфар» пришёл одновременно с драккаром Ньёрун Чёрной, изящным стругом «Ратная Стрела». Босоногая девчонка, обязанная Арнульфу свободой и честью, нынче мало походила на несчастную рабыню или добропорядочную супругу бонда: высокая, статная, в тёмно-синем бархатном плаще и добротном хауберке, она сидела в окружении таких же валькирий, держа на сгибе локтя высокий шлем, украшенный крыльями чайки. Когда щитовые девы сошли на берег, Рэфкель уже приготовил рыжую морду ухмыляться, но Бьёлан пихнул его локтём в бок. Рэфкель надел кольчугу и отделался синяком.

Иначе был бы перелом ребра.

Мар же Тощий, сын Дюггви, ничему не удивлялся и ничему не улыбался. Хаген подумал, что бывший побратим Атли Ястреба больше похож на мёртвого, чем на живого: не было света в серых глазах, лишь угрюмая, пугающая решимость — и мертвенная мгла.

Самого Хагена слегка трясло: от холода, от волнения и от страха. Что решат вожди? Не сегодня-завтра — в бой, в первый настоящий бой! Умереть? Обидно пасть молодым, но коли такова судьба, следует исполниться решимости! Получить увечье, стать калекой? И к этому внук королей себя приготовил: ножом по венам, пока никто не видит, и — дорога во тьму. Незачем жить слепым, глухим или безруким, жалким человеческим обрубком! И неважно, что «нет проку от трупа»! Но — струсить, показать спину, дрогнуть и скрыться на телами соратников? Этого Хаген боялся до безумия, до тошноты, до слабости в коленях и бешеного сердцебиения. Не знал, сможет ли сдержаться, чтобы не удрать с поля битвы. Побоища на Сельхофе и на Свиной Шхере казались теперь не опаснее детских потасовок под Круглой Горой…

Некстати вспомнились родичи: грустный отец с трубкой в зубах, заботливая дурочка Финда, перед которой вдруг стало стыдно за дерзости, суровый дедушка-король, скупой на ласку и похвалу, и другой суровый король, дядя Исвальд, сорванцы-одногодки, прыжок с Белого Склона, бабушка Хрейна, мудрейшая из женщин… Вспомнился Тунд Отшельник и посвящение в храме Эрлинга. Вспомнились фигурки-тэфли и слова годи: «…не каждый умеет вырастить свою судьбу. Для этого нужно умереть. И это лишь начало». И другие слова: «В этом мире душа человека не может быть цельной. Для дома и храма хорош один лик, но в походе от него мало толку, и наоборот: волку битвы нечего делать там, где мирно горит очаг». И ещё: «…ты, думается мне, станешь истинным викингом, Лемминг Белого Склона».

Потом пред мысленным взором развернулись паруса «Скеглы», летящей мимо битвы кракена и кашалота, ватага Фарина скипера, страшный лик Хеннинга Вихмана — и древнее море, раскрывшее объятия своим непутёвым сынам…

Позже Хаген попросит Хродгара:

— Коли увидишь, что я хочу сбежать, отруби мне ногу. Будь так добр.

— Нууу, ты чего, — потешно промычит здоровяк, заключит Лемминга в объятия, словно брата, и шепнёт, — я и сам боюсь…

— Ты?! — недоумённо уставится на побратима Хаген.

— До усрачки, — покраснеет Хродгар, — не говори никому…

Никто не засмеётся. Даже Торкель не отпустит никакую грязную шутку. Но то будет после…

…Седой развернул перед вождями карту славного города Эрвингарда:

— Нападём сегодня, в час, когда солнце на западе. Одновременно. Мы с Маром ударим сюда, где жарче всего, там корчмы и гостиные дворы, полные моряков и викингов. Очень надеюсь, этим вечером они будут пьяны как полено. Щитовые девы — сюда, где невольничий рынок. Здесь — бараки для рабов. Тут — оружейная палата. Всё просто: освобождаете невольников, раздаёте им оружие, и — на выбор: либо к нам на подмогу, резать работорговцев, либо на корабли и прочь от Эрсея, либо — куда угодно, только чтоб на нас не попёрли и не мешали… да, Хаген? Есть что сказать?

— Вольноотпущенники, — тихо сказал юноша, — лучше сразу их поубивать. Они станут за хозяев насмерть. Я уже такое видел…