Говоря о своём прогнозе по составу правительства, Ленин имел в виду опубликованную 31 января 1917 года в № 58 газеты «Социал-Демократ» свою статью «Поворот в мировой политике», которую я уже упоминал. Там Ленин писал, что Николаю грозит перспектива «иметь дело с правительством Милюкова и Гучкова, если не Милюкова и Керенского».
И продолжая письмо к Коллонтай, Ленин сразу же намечал линию большевиков в революции:
«Главное теперь — печать, организация рабочих в
… Республиканская пропаганда, борьба против империализма, по-прежнему революционная пропаганда, агитация и борьба с целью международной пролетарской революции и завоевания власти «Советами рабочих депутатов» (а не кадетскими жуликами).
… После «great rebellion» 1905 — «glorious revolution» 1917! («После “великого мятежа” 1905 — “славная революция” 1917!». —
Пусть читателя не сбивает с толку то, что Ленин буржуазный Февраль назвал «славной революцией», да ещё и по-английски…
«Glorious revolution» — «славная революция», так в Англии назвали государственный переворот 1688–1689 годов, когда господствующие классы, недовольные самодержавной политикой короля Якова II, ущемлявшей интересы буржуазии и грозившей народным возмущением, свергли короля и передали королевскую власть зятю Якова — штатгальтеру Голландии Вильгельму Оранскому. Аналогия с Февралём напрашивалась сама собой, что Ленин и отметил.
Показательно и то, что письмо Владимир Ильич закончил так:
17 МАРТА 1917 года Ленин пишет Коллонтай новое обширное письмо, начинающееся не без раздражения:
«Дорогая А.М.! Сейчас получили Вашу телеграмму, формулированную так, что почти звучит иронией (извольте-ка думать о “директивах” отсюда, когда известия архискудны, а в Питере, вероятно, есть не только фактически руководящие товарищи нашей партии, но и формально уполномоченные представители Центрального Комитета!)
Только сию минуту прочёл телеграмму Петербургского (оторванный от России, Ленин называет Петроград по привычке Петербургом. —
Как видим, Коллонтай запрашивала у Ленина «директивы», однако попытки Коллонтай получить от Ленина, застрявшего в Швейцарии, вдали от центра событий, какие-то «руководящие указания», действительно выглядели чуть ли не издёвкой, о чём милейшая Александра Михайловна в «ажитации» просто не подумала.
В действительности же Владимир Ильич 17 марта даже не знал, что Николай отрёкся ещё два дня назад в пользу брата Михаила, а день назад — не процарствовав и дня — отрёкся и Михаил.
Между прочим, факт отречения Михаила практически никогда и никто не комментировал так, как того этот факт заслуживает. А ведь отказ брата царя принять на себя бремя высшей власти ярче даже, чем отречение Николая, выявлял всю глубину кризиса царизма, всю его гнилость — с одной стороны. С другой же стороны, этот факт показывал и то, насколько низко пала в России к весне 1917 года популярность монархии — и как политического института вообще, и как «романовского» «семейного предприятия» в частности.
Возвращаясь же к Ленину, подчеркну, что в преддверии Февраля 1917 года связь Ленина с Россией была настолько скудной и неоперативной (это — при якобы германских миллионах в кармане!), что он даже не знал точно, кто там есть в Питере из «фактически руководящих товарищей». Это вполне показательно — события Февраля стали для Ленина неожиданными.
Каменев и Сталин тогда ещё были в Сибири, в столице «на хозяйстве» находился Молотов. Он вошёл в состав Исполнительного комитета Петросовета, однако не в его силах было овладеть ситуацией.
Всё же в письме Коллонтай от 17 марта Ленин сообщает:
«Мы начали выработку тезисов…
… По-моему, главное теперь — не дать себя запутать в глупые “объединительные” попытки с социал-патриотами (или ещё опаснее, колеблющимися, вроде ОК [Организационный Комитет меньшевиков.