Блестяще применяя диалектику, Энгельс показывает, как победа социализма на Западе повлияет на Россию и откроет ей прямую дорогу из полуфеодальных условий к коммунизму. Здесь революционная диалектика противопоставлена формальной логике эволюции. Причина становится следствием, а следствие причиной. Русская революция, пусть даже буржуазно-демократическая, послужила бы стимулом к общеевропейской пролетарской революции, которая, в свою очередь, коснулась бы и России, произведя в ней радикальные общественные преобразования. Победа социалистической революции на Западе позволила бы российским рабочим и крестьянам осуществить пролетарскую революцию в России и приступить к строительству в ней социализма.
Такое смелое умозаключение никогда не приходило в голову Струве или Туган-Барановскому, которые пользовались абстрактными формулами, то есть безжизненными и механическими карикатурами на марксизм. Крупская вспоминает, что Струве «сам в то время был социал-демократствующим», добавляя при этом, что «он совершенно не был способен к работе в организации, тем более подпольной, но ему льстило, несомненно, что к нему обращаются за советами»[105]. Эти строки удивительно точно обличают тех представителей буржуазной интеллигенции, которые «сочувствуют» партии, в которой они никогда не состояли, и одной ногой примыкают к противоположному лагерю. Благодаря этим интеллигентам гнёт враждебных пролетариату классов, проводимый как сознательно, так и безотчётно, крайне негативно повлиял на молодые и неокрепшие силы марксизма.
Попав под влияние общего настроения интеллигенции и впечатлившись рабочим движением бурных 1890-х годов, Струве на короткое время свернул налево и сблизился с марксистами. Свою роль, безусловно, сыграла и неумолимая идеологическая критика, исходящая от Ленина и Плеханова. Нет никаких сомнений, что разрушительная критика российской буржуазии в манифесте, написанном Струве после Первого съезда РСДРП, отражает ожесточённый спор с Лениным несколькими годами ранее:
«А чего только не нужно русскому рабочему классу? Он совершенно лишён того, чем свободно и спокойно пользуются его заграничные товарищи: участия в управлении государством, свободы устного и печатного слова, свободы союзов и собраний, – словом, всех тех орудий и средств, которыми западноевропейский и американский пролетариат улучшает своё положение и вместе с тем борется за своё конечное освобождение, против частной собственности и капитализма – за социализм. Политическая свобода нужна русскому пролетариату, как чистый воздух нужен для здорового дыхания. Она – основное условие его свободного развития и успешной борьбы за частичные улучшения и конечное освобождение. <…>
Как и многие сочувствующие марксизму, Струве был далёк от диалектики. Эта фундаментальная теоретическая слабость, идущая бок о бок со страстным желанием плотских удовольствий, стремлением к лёгкой жизни и органической неспособностью к самопожертвованию, вполне объясняет дальнейшую эволюцию взглядов Петра Бернгардовича. В 1905 году он вступил в буржуазную Конституционно-демократическую партию (партия кадетов), а закончил свои дни в статусе белоэмигранта. Бердяев, в свою очередь, стал апологетом религиозного мистицизма. Остальные прошли подобную трансформацию. Манифест, написанный Струве в 1898 году, преисполненный жёстких обвинений в адрес российской буржуазии, по иронии судьбы стал эпитафией как для самого Струве, так и для «легального марксизма» в целом.
Зимой 1894–1895 годов на петербургском совещании российских социал-демократов была принята резолюция об издании за рубежом популярной литературы для рабочих. Ответственность за проведение переговоров с плехановской группой «Освобождение труда» была возложена на Ленина и члена «Московского рабочего союза» Е. И. Спонти. Весной 1895 года сначала Спонти, а затем Ленин отправились в Швейцарию для установления контактов. О том, какой отклик вызвала эта поездка у эмигрантов, можно прочитать в переписке Плеханова и Аксельрода: