Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Суматоха вокруг Брестского мира, по сути, была явлением того же рода, что биржевая паника. Дело в том, что всю осень и начало зимы на политической бирже наблюдался бурный рост – обозначаемый Лениным словосочетанием «триумфальное шествие советской власти»: гражданский блицкриг выигран у Керенского, Краснова и Каледина киндерматом, большевизм распространяется едва ли не до Камчатки. При этом Ленин прекрасно понимает, что этот рост, в некотором роде, неестественный – и происходит только потому, что «империалисты» слишком заняты друг другом; в какой-то момент щель между германо-австрийским и англо-американским капиталом, куда проскальзывали большевики, сомкнется и «хищники» непременно вонзят зубы в абсолютно беззащитную большевистскую Россию. Тактика, спускавшаяся большевиками сверху в армию, выглядела и впрямь идиотической или предательской – во время «перемирия» солдатам предлагалось самим осуществлять «народную дипломатию» – идти «брататься»; на практике это означало разрушение защитных линий, допущение в расположение российских войск немцев – которые за здорово живешь проводили разведдействия и еще больше разлагали армию, и так деморализованную политическим хаосом в тылу; военный нарком Крыленко рассказывал Ленину о том, что не то что фронта нет – солдаты немцам пушки продают. Мир на немецких условиях можно было оттягивать, только пока немцы были отвлечены; но если революция в Германии не случится – а похоже, на такой сценарий лучше было не рассчитывать, – то на биржах неминуемо начнется «черный день». Ленин, таким образом, был изначально готов к февральскому кризису – и готов был принять самые «похабные» условия – не потому, что был «немецким шпионом», а потому, что другого варианта заведомо не существовало; Ленин понял это еще в конце декабря, когда анкетировал депутатов военного съезда; это сделалось совершенно очевидным после серии немецких шахов – ультиматумов, чтобы укрыться от которых большевикам приходилось жертвовать все новые и новые ресурсы. Какая там «революционная война»: Псков был взят сотней – это не преувеличение – человек.

Сам Ленин не выезжал в Брест-Литовск и непосредственно с немцами переговоры не вел, делегировав эту отвратительную миссию Троцкому. Тому пришлось столкнуться при немецком «дворе» с делегацией украинской Рады. Украина еще летом 1917-го стала дестабилизирующим для российской политики фактором – из-за нежелания отдавать Украину ушло в отставку кадетское правительство; Ленин тогда всячески публично поддерживал стремление к самостийности – однако тогда Украина играла против Временного правительства, а теперь, в Бресте, – против большевиков, которые пытались советизировать ее, чтобы выступать против немцев одним переговорщиком. Делегация Рады договорилась о признании немцами Киева. Взамен Киев обещал выплачивать чудовищный продналог; однако затем немцы вышвырнули и Раду, посадили более лояльного гетмана Скоропадского и, чтобы отобрать еще больше продуктов, оккупировали саму Украину («обожрутся» – спрогнозировал Ленин, и, как почти всегда, в яблочко). Прав Шатров: проблема Троцкого состояла в его «убеждении» – сложившемся скорее на основе чтения немецких газет, чем сведений из немецкого Генштаба, – что немцы «не будут наступать», потому как атака на революционную Россию вызовет в уставшей от императора и войны Германии бунт пролетариата; отсюда и стратегия «затягивания» – запросы: что понимать под аннексиями; является ли аннексией проведенное в соответствии с демократическими процедурами вхождение в состав враждебной державы области, где враждебная держава сначала формирует марионеточное правительство, которое и устраивает референдум по «вхождению», и все такое; немцы, однако, не были идиотами – и не собирались терпеть эти, по словам Ленина, попытки «обмануть историю, надев шапку-невидимку».