Ленин: Пантократор солнечных пылинок

Товарищи Ленина привыкли к состоянию эйфории – и ерзали, как жучка на переправе: когда уже начнется революция в Германии? Нападая на Ленина, настаивавшего на официальной капитуляции, они могли оперировать только слухами о стачках в Берлине и моральными аргументами (измена, предательство, аморально, бесславно), которые не выглядели для трезвого политика достаточно убедительными (да, позор перед всем миром; да, невыгодно – по заключенному в августе финансовому соглашению Советы выплачивали контрибуцию в шесть миллиардов марок; да унизительно, что, по одному из условий, большевистская Россия обязана поддерживать независимость от Англии Персии и Афганистана, то есть превратиться в колониального жандарма при немцах и т. п.). Если бы можно было не заключать этот мир, Ленин бы, конечно, его и не заключал; собственно, он еще в начале марта принимает американского атташе и торгуется с ним – что именно советская власть получит от Антанты, если не ратифицирует уже заключенный договор с немцами и возобновит войну; ничего внятного американец не предложил. В таких условиях подписать этот договор для Ленина было не моральной, а всего лишь, так сказать, физиологической проблемой: да, дело сейчас очень плохо, но «организм в целом здоров. Он преодолеет болезнь» (его слова на VII съезде).

Организм самого Ленина в феврале – марте также не подает никаких признаков депрессии или «отчаяния»; он не перестал шутить, не потерял работоспособность из-за депрессии, не погрузился в алкогольную или кокаиновую нирвану. Брестский мир был обычным, рабочим кризисом – из тех, что не только изматывали, но и тонизировали его. Ленин-журналист, разумеется, нагнетал обстановку: его февральская статья о том, что «завоеватель стоит в Пскове и берет с нас 10 миллиардов дани хлебом, рудой, деньгами», снабжена лавкрафтовским – и превратившимся в мем – подзаголовком: «Странное и чудовищное», однако смысл этого текста – подбадривание читателей: «…позорнее всякого тяжкого и архитяжкого мира, позорнее какого угодно позорного мира – позорное отчаяние. Мы не погибнем даже от десятка архитяжких мирных договоров, если будем относиться к восстанию и к войне серьезно. Мы не погибнем от завоевателей, если не дадим погубить себя отчаянию и фразе».

Ленин выглядит гораздо убедительнее своих оппонентов, и даже не только потому, что воевать без армии, хоть ты тресни, все равно невозможно, а еще и потому, что производит впечатление человека, который не поддался панике. Это располагало аудиторию к нему, даже если бы его аргументы были плохими; но и аргументы у него были хорошие. Объясняя разумность «похабной» капитуляции, Ленин прибегает к двум аналогиям. Во-первых, Тильзитский (по иронии истории Тильзит сейчас называется Советск, это Калининградская область) мир немцев с Наполеоном 1807 года – по которому немцы были еще и обязаны предоставлять французам войска; Тильзит был для побежденных более тяжким, чем Брест, – и ничего: немцы получили передышку, собрали силы и обеспечили себе национальный подъем. Убедительно? Убедительно. Вторая аналогия – бойкот Думы, на котором в 1907 году настаивали левые большевики, тогда как Ленин, ранее сам агитировавший против царского парламента, осознал, что в условиях поражения революции надо использовать любые возможности для агитации. «История сделала определенный зигзаг, завела в вонючий хлев. Пусть. Как тогда шли в вонючую Думу, так пройдем и теперь». Не пойдете, говорите? «Пойдете. А не пойдете, так вас история заставит». Дождетесь: «неприятель окажется в Нижнем и в Ростове-на-Дону и возьмет с нас дани 20 миллиардов». Убедительно? Еще как.

Всегда более трезвомыслящий и прагматичный, чем его окружение, Ленин не слишком обращал внимание на прогнозы и истерики «Новой жизни», «Таймс» и «Берлинер моргенпост»; журналисты никогда не были способны заглянуть в будущее хотя бы на несколько месяцев вперед. Сам он анализировал текущие противоречия в динамике: немцы обозначат свое присутствие в Прибалтике, Белоруссии, на Юго-Западе, скорее всего, возьмут Петроград – но дальше не пойдут, потому что по украинскому опыту поймут, что цена, которую им придется заплатить за оккупацию «на земле», слишком высока: партизанская война. Теоретически одновременно японцы могут захватить всю Сибирь – однако вряд ли им позволят это американцы, которым невыгодно такое усиление Японии. Немцы не смогут грабить Россию слишком долго: у Антанты стратегическое преимущество за счет вступления в войну Америки, и рано или поздно Америка, Англия и Франция должны додавить Германию; значит, капитуляция – симуляционная, временная, и раз так, прямо сейчас, вместо того чтобы цепляться за оборону, надо организованно отступить и заниматься внутренними делами, попутно выстраивая армию заново.