Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Парвус недооценил безжалостность Ленина, а немцы вовремя не осознали, что спонсируют человека, который считает, что его миссия дает ему право на любое насилие. Но главными пострадавшими, конечно, оказались сограждане самого Ленина. Старая ненависть, раздиравшая русское общество, так никуда и не исчезла, а теперь массы, словно лесной пожар, воспламеняла новая ненависть, раздуваемая классовой риторикой. В 1924 году постаревший Горький угодливо писал:

Невозможен вождь, который – в той или иной степени – не был бы тираном. Вероятно, при Ленине перебито людей больше, чем при Уоте Тайлере, Фоме Мюнцере, Гарибальди. Но ведь и сопротивление революции, возглавляемой Лениным, было организовано шире и мощнее¹³.

Сам Ленин ни разу не видел ни одного сражения, однако он пришел к власти в мире, который был поражен шоком от зрелища механизированной бойни. Под предлогом того, что он покончит с этим ужасом, сам Ленин использовал новые военные технологии войны в собственных целях, а тем временем его сограждане в ходе братоубийственной войны рвали друг друга на части вилами, мотыгами, ножами и зубами. Больше не было места для сострадания и раскаяния. Кровавая баня, борьба за выживание оправдывалась (с обеих сторон) лозунгами, ложью и идеологией. Одно из стихотворений той эпохи гласило:

В разгаре Вселенской Борьбы
И в зареве рдяных пожаров
Не знайте

Пощады,
Душите
Костлявое тело судьбы!

В. Д. Александровский

“Взрывайте…” (1919)¹⁴

Спутников Ленина по пломбированному вагону тоже не миновали революционные бури. Первым из них – в самом начале гражданской войны – погиб Григорий Усиевич. Экономист Григорий Сокольников, ставший народным комиссаром финансов, по-своему заплатил за дешевый билет в цюрихском вагоне. В 1918 году, когда правительство Ленина отчаянно нуждалось в твердой валюте, Сокольников возглавил давно обещанную большевиками “экспроприацию грабителей-капиталистов”. На практике это означало, что в подвалах российских банков вскрывались десятки тысяч частных ячеек, чтобы украсть (“взять на ревизию”) их содержимое. К концу первого года это оптовое ограбление принесло Ленину 500 миллионов царских рублей, или примерно 250 миллионов долларов¹⁵

. Верному Фюрстенбергу с его знанием торговли и коммерции тоже нашлось применение в этой операции: в течение нескольких месяцев он оптом скупал, а затем перепродавал награбленное, а в конце концов был назначен главным комиссаром Народного банка РСФСР. На этом посту ему очень пригодились старые финансовые связи в Стокгольме.

Нелегко приходилось всем. После многих лет неустанной подпольной работы Шляпников совершил политическую ошибку, сохранив тесные контакты с фабричными рабочими Петрограда. Он чувствовал, что не может поступить иначе: это были его товарищи по оружию, их заботы он, старый опытный токарь, прекрасно понимал. Как и они, он с ужасом наблюдал, что правительство Ленина становится не менее диктаторским и безжалостным, чем любой индустриальный магнат недавнего прошлого. Разногласия Шляпникова с Лениным по вопросам рабочего самоуправления и прав профсоюзов начались уже в 1920-м, однако с введением новой экономической политики (НЭП) противостояние обострилось. Шляпниковская “Рабочая оппозиция” была возмущена уступками капиталистической практике хозяйствования, а Ленин в 1921 году назвал фракцию “величайшей опасностью нашему существованию”¹⁶. Прежняя, дореволюционная верность бедного Шляпникова больше не принималась в расчет, а его сторонники и его идеи были осуждены как антипартийные. Вскоре после этого всякая фракционная деятельность внутри партии большевиков была запрещена. Через каких-нибудь четыре года после революции большевистская партия повернулась спиной к тому источнику динамизма, который когда-то и привел Ленина на вершину власти.

Диктатура Советов – власть, обещавшая всем трудящимся свободу, – обернулась тиранией. Но мечты еще были сильны, и, когда в 1924 году Ленин умер, страна искренне оплакивала его. Сталин – другое дело. Через много лет, в 1939 году, Федор Раскольников, в годы революции – молодой петроградский активист, а впоследствии – большевистский дипломат-невозвращенец, писал в открытом письме диктатору:

Ваш “социализм”, при торжестве которого его строителям нашлось место лишь за тюремной решеткой, так же далёк от истинного социализма, как произвол вашей личной диктатуры не имеет ничего общего с диктатурой пролетариата¹⁷.