Ленин в поезде. Путешествие, которое изменило мир

Ответ был недвусмысленным: оправданны любые затраты; если потребуются дополнительные суммы, запрашивайте телеграфом. Мирбах дал знать, что ежемесячно ему необходимо иметь в распоряжении три миллиона рейхсмарок. Две недели спустя в секретном меморандуме предполагаемая сумма выросла до 40 миллионов марок или даже больше. В качестве одной из причин было упомянуто конкурирующее финансовое давление со стороны Великобритании и Франции³.

И все же расходы были не худшим из зол. Другое неприятное открытие состояло в том, что у Ленина и его сторонников были некоторые самостоятельные планы, на которые даже немецкие военные не могли повлиять. Через два месяца после прихода большевиков к власти руководимый Радеком стокгольмский центр (согласно немецкому меморандуму от января 1918 года) развернул агитацию на территории самой Германии. Люди Радека призывали солдат рейхсвера бросать оружие, разжигали революцию и (согласно одному из рапортов от января 1918 года) даже атаковали верных слуг кайзера. Возмущенный заместитель статс-секретаря (министра иностранных дел) в Берлине жаловался, что большевистская пропаганда рисует членов кабинета в виде рабовладельцев и угнетателей рабочих:

Мы якобы сажаем рабочих вождей в концентрационные лагеря, а женщин и стариков кормим свинцом и порохом⁴.

Однако по мере того как страдания немецкого гражданского населения в последнюю военную зиму стали почти невыносимыми, эта пропаганда (в форме бойкой немецкой публицистики Радека) находила восприимчивую аудиторию.

Печальнее всего, однако, был тот факт, что никакой обманный маневр на русской почве уже не мог спасти Германскую империю. Министерство иностранных дел на Вильгельмштрассе планировало использовать Ленина лишь до того момента, пока он не развалит русский фронт; как только Ленин выполнит свою функцию, его можно будет оставить на съедение волкам. Подобное двуличие считалось вполне оправданным в целях военной победы, и никто не собирался оплакивать побочный ущерб. В апреле 1918 года Мирбах писал в Берлин:

То, что святая Москва <…> – в руках большевиков, это, пожалуй, самая явная безвкусица, которую принесла русская революция.

Кайзер Вильгельм отозвался следующим образом:

Какое нам до этого дело! Война – это тоже безвкусица!

Через две недели, прочитав пессимистический отчет Мирбаха о встрече в Кремле, Вильгельм заключил: “Для него [Ленина] это конец”⁵. На самом деле, как стало ясно в течение последующих шести месяцев, конец пришел самому кайзеру и его империи.

Поражение в войне было катастрофой и для немецкого правительства, и для большинства населения Германии. Но так или иначе страдали все, а тяготы только нарастали. Артур Рэнсом писал матери летом 1917 года:

Если я когда-нибудь вернусь, я буду напиваться пивом и буду избегать всех, кто знает разницу между лейбористом и консерватором. <…> Я никогда не буду читать газет⁶.

Здоровье сэра Джорджа Бьюкенена сильно пошатнулось, и такова же была участь почти каждого высокопоставленного иностранца в Петрограде. Гарольд Уильямс, оглядываясь на год русской революции, помнил прежде всего восторг и чувство счастья.

Поднялась мощная волна эмоций, – писал он, – глубокая, звенящая радость, и – горькое разочарование, и гнев, и благоговение, и наряду со всем этим и поверх всего – чистое и неиссякаемое удовольствие.

Но даже Уильямс скоро сник:

Временами возникало чувство, что слишком много иллюзий рассыпалось в прах, что увидено слишком много такого, чего в этой жизни не следовало видеть⁷.

После захвата власти большевиками Бьюкенен не мог оставаться в Петрограде. В январе 1918 года, находясь на грани нервного и физического истощения, он покинул Россию. Ни одна из целей, которые преследовал здесь официальный Лондон, не была достигнута. Антанта развалилась. В 1921 году было подписано Советско-английское торговое соглашение, но отношения двух стран так и остались враждебными, и мечтам военного времени о процветающей британской торговле с Россией никогда не суждено было осуществиться.