Ленинград, Тифлис…

— Конечно, не наш. И подкинули мы устаревшие разработки… Обычно, все сходило. Но в прошлом году в нашей агентуре были большие перемены. Убрали и ликвидировали стариков профессионалов, прислали молодых неумех. Наш дальномер попался дурачку, которого наши внедрили в абвер. Тот отсигналил в Москву: измена и шпионаж… Полетели головы…

Рюмка у Марка оказалась пустой, и Кребс налил ему еще.

— А тут ваша сестра… простите, кузина… Взяли ее совсем по другому делу… На нее пришел целый букет доносов… Национализм, антисоветская агитация, связи с иностранцами, да и подходящее социальное происхождение… Я же говорил, она была обречена… И тут на нее навесили шпионаж и наш дальномер…

Кребс одним духом осушил фужер и понюхал огурец.

— Если бы она хоть раз упомянула вас, то всем нам…

Он сделал выразительный жест. Марк вопросительно посмотрел на него. Кребс покачал головой.

Кребс разлил остатки водки, они выпили. Несколько минут они сидели молча. Кребс спросил:

— Вы верите в Бога?

Марк замялся:

— Не знаю. Мой дед был священником. В Гори.

Кребс слабо улыбнулся.

— Мой тоже. В Ревеле…

Потом добавил:

— Здесь недалеко Князь-Владимирский собор. Пошли…

Они вошли под темные своды. Поставили по большой свечке. Марк услышал, что Кребс что-то бормочет по-немецки. Марк закрыл глаза и постарался вспомнить слова старинной молитвы, которой его когда-то учил отец Саркис…

…В холодном дворе Большого Дома извивалась очередь. Люди стояли молча, у всех в руках были бумажные свертки. Перед Марком раздвинулось фанерное окошко.

— Фамилия, год рождения.

— Дадашева. 1904 год. — Он просунул в окно сверток.

Военный за окошком перебирал картонные карточки.

— Передачу не принимаем. Ваша родственница осуждена.

И еще через мгновение.

— Десять лет. Без права переписки… Следующий…

Марк медленно шел по двору, сжимая в руке сверток.

Он столкнулся с пожилой женщиной, ему показалось, что она позвала его по имени. Женщина обернулась, и он узнал сильно постаревшую Акубу.

— Это вы, — сказала Акуба. — Я вас узнала. Вы к кому?

— К Вете, — сказал Марк.

— А я к Сереженьке и к Левушке… Их взяли… в один день…

Она что-то пробормотала.

— Простите, — сказал Марк.

— Это не вам, — сказала Акуба, — это стихи… Меня просили сочинить стихи…

Акуба шла, бормоча и пошатываясь.

* * *

…Часы в полутемном кабинете пробили один раз. В Кремле начиналась долгая ночь.

Коба неслышно мерял шагами кабинет, раскуривал трубку. Берия замер в углу, настороженно блестели стеклышки пенсне.

Ночь начиналась хорошо. Коба успел просмотреть и пометил птичками расстрельный список. Перелистал записи телефонных разговоров членов политбюро.

— Что еще, Лаврентий? Что сообщают товарищи на местах?

Берия затараторил:

— Ничего особенного. Все по плану, товарищ Сталин.

— И все же…

— Да вот в Тбилиси произошел прискорбный случай…

Коба присел на стул. Все, что происходило на Кавказе, вызывало у него особый интерес.

— Что именно?

— Наши люди взяли старого меньшевика… Георгия Дадашева…

Коба прищурился. Постарался вспомнить, где он слышал это имя.

— И что же?

— На допросе меньшевик повел себя агрессивно. Кричал на следователя. Вспоминал экс седьмого года. Называл вас, товарищ Сталин.

Экс седьмого года… Что-то щелкнуло у Кобы в голове. Словно карточка в детской головоломке упала на нужное место.

— Пришлось усмирить?

— Пришлось усмирить, товарищ Сталин.

— Что с ним сейчас?

— Умер. Обширный инфаркт.

Сталин затянулся трубкой.

— Что со следователями?

— Меры приняты, товарищ Сталин.

Коба грыз чубук трубки желтыми зубами.

— У меньшевика на счету наши деньги. Узнали подробности? Номера счетов, реквизиты?

Берия поежился.

— Не успели, товарищ Сталин. Он умер…

— Искали дома?

— Дома реквизитов нет…

— Плохо, Лаврентий, плохо…

— Не беспокойтесь, товарищ Сталин. Деньги не уйдут. У нас все на контроле.

— Деньги нужны сейчас, Лаврентий.

Коба достал трубку изо рта. Потряс пальцем в ухе.

— У этого меньшевика есть родственник в Москве. Военный…

— Так точно, товарищ Сталин. Мухранский. Бывший князь (Берия произнес «кыняз»).

— Где он сейчас?

— Два дня назад застрелился у себя в кабинете.

Коба матерно выругался.

— Ушел от ответственности, подлец…

Он опять встал и прошелся по кабинету.

— Прав, тысячу раз был прав Ленин, когда называл представителей нетрудовой интеллигенции говном…

— Именно так, — поспешил согласиться Берия.

Коба остановился. Провел рукой по лбу.

— Тогда у них в доме была девочка… Красивая девочка…

Берия раскрыл лежавшую у него на коленях папку и стал копаться в бумагах. Коба медленно цедил:

— Я кажется даже вспомню, как ее зовут, Вера… Варя…

Берия нашел нужную бумагу.

— Ее зовут Елизавета Дадашева.

— Где она сейчас?

В Лентюрьме НКВД. Проходит как член зиновьевского подполья. Диверсии и шпионаж.

— Реквизиты искали?

— Дома у Дадашевой реквизитов нет…

— Как идет дело?

— Дело в производстве, товарищ Сталин.

— Позвоните в Ленинград. Приостановите производство. Мне надо ее видеть.

Берия схватил трубку одного из телефонов и затараторил по-мегрельски. Через минуту он повернулся к Кобе.

— Дадашева оформлена несколько часов назад.

Коба опять матюгнулся.

— Торопитесь, Лаврентий. Вечно вы куда-то торопитесь…