Ленинград в борьбе за выживание в блокаде. Книга первая: июнь 1941 – май 1942

Из воспоминаний заведующей детским садом № 3/12 Петроградского района Ленинграда А. А. Люблинской

С наступлением весны и тепла начали поправляться дети, но многие из них не могут ходить из-за мучительной болезни ног. Тяжелое действие длительной голодовки – цинга, глубоко въелась в детский организм и разрушает его.

Мать приводит к нам троих детей. Все они не выглядят дистрофиками. У старшего Юры и младшего Алика даже довольно кругленькие рожицы. Мы раздеваем ребят. Всё тело их покрыто темными большими пятнами, особенно ноги. Они даже почернели внизу на ступнях. В самом ужасно виде – рот: дети едва могут его раскрыть: вместо десен – гнилое черное месиво, в нем совершенно не видно зубов: язык распух и кровоточит, из открытого рта несет вонью и тошнотным смрадом разложения. Особенно Галя пострадала от цинги: у этой пятилетней девочки выпали даже передние зубы. Мать уехала на оборонные работы, да она и не может остановить этот быстрый процесс разложения.

Мы беремся за детей. Сейчас они не могут даже стоять еще на ножках, и охотнее всего лежат в кроватках. На утро их подушки покрываются густыми коричневыми пятнами. Что делать с детишками? Ведь они не могут есть даже мякиш хлеба. Но Советское правительство знает, в чем нуждаются сейчас люди: крупнейшие руководители нашего города заняты вопросом питания детей. В детский сад начинает поступать свежая зелень: щавель, редиска, укроп, на детей начинают выдавать клюкву, витамин «С», настой хвои. Мы охотимся в садах за молодой крапивой. Вместе с врачом мы осторожно кормим наших цинготников сырой зеленью. Особенно заметные положительные результаты дает щавель. Мы его рубим мелко и даем детям есть его сырым с хлебом, а также и взрослым. Среди наших служащих большая половина тоже ходит с почерневшими деснами.

Троим детям Шестериковым ежедневно смазываем десны соком, отжатым из крапивы и клюквы. Мы выносим детей на руках во двор и усаживаем их на солнышке в креслицах или укладываем детей на раскладушках, подставляя их почерневшие ноги уже теплым лучам весеннего солнца.

В этой борьбе незаметно проходит месяц.

Неужели это Галя спускается ко мне сама по лестнице со второго этажа? Осторожно и как-то неуверенно ставит она ноги на каждую ступеньку, крепко держится за перила и, увидя меня, радостно смеется. А этот бутуз, тот самый Алик, которого еще недавно приходилось насильно поднимать с кровати? Посмотрите, как он весело копается в песочке, ковыляя с каждой формочкой от ямки к скамейке.

Проходит еще неделя, другая, и вся тройка Шестериковых участвует на музыкальных занятиях: дети бегают, смеются и играют, как все здоровые дети. И вот, неожиданно, в конце второго месяца пребывания детей в детском саду на один день приезжает мать. Я отвожу ее в канцелярию и прошу позвать детей. Она вскакивает с места: «Позвольте мне самой пойти за ними, ведь слишком тяжело нести их всех троих». Я улыбаюсь и успокаиваю мать. Пусть она не тревожится, няня справится одна. Резко открывается дверь и вся тройка, один за другим входят, нет, врывается в комнату и со смехом и криком бросается к матери.

Мать всплескивает руками: «Да вы ли это, мои детки? Ведь я уже думала, что вас нет на свете…».

Эта память – наша совесть… СПб., 2007. С. 255–256.

Из блокадного дневника Лены Мухиной

[25 мая 1942]

Сегодня уже 25 мая. На днях я уеду. Сегодня идет первый эшелон. Киса сказала, что не исключена возможность, что я уеду завтра или послезавтра. Но я настолько уже ослабла, что мне все безразлично. Мозг мой уже ни на что не реагирует, я живу как в полусне. С каждым днем я слабею все больше и больше, остатки моих сил с каждым часом иссякают. Полное отсутствие энергии. Даже весть о скором отъезде не производит на меня никакого впечатления. Честное слово, прямо смешно, ведь я молодая девушка, у которой все впереди. Ведь я счастливая, ведь я скоро уеду. А между тем посмотрю на себя, на что я стала похожа. Безразличный, тоскливый взгляд, походка как у инвалида 3-ей степени, едва ковыляю, трудно на 3 ступеньки подняться. И это все не выдумка и не преувеличение, я сама себя не узнаю. Прямо смех сквозь слезы. Раньше бывало, ну месяц тому назад, я днем остро чувствовала голод и у меня развивалась энергия, чтобы добыть что-нибудь поесть. Из-за лишнего куска хлеба там еще чего-нибудь съестного я готова была идти хоть на край света, а сейчас почти не чувствую голода, я вообще ничего не чувствую. Я уже привыкла, но почему я с каждым днем все слабею и слабею. Неужели же человек не может жить на одном хлебе. Странно.