«…Понимаешь, у меня как бы долгое время возникало часто ощущение собственной правоты. Но, как правило, длилось оно очень недолго… Но как-то жизнь вносила коррективы даже не в мою правоту, а в то, что вот — прав, прав — ну и что? А в отношении к миру-то какая она, твоя правота? Вот, скажем, ушел я от Эфроса, бомбил его критикой своей, а Эфрос — раз — и умер. Вот вся твоя правота. Она как бы осталась правотой как бы при живом Эфросе, но Эфрос-то уже не живой. И что означает твоя правота, сколько она весит? И имела ли она смысл в виду такого мощного аргумента, как смерть? То есть абсолютной правоты такой — того или иного человека, — я думаю, ее и не бывает. Чьей-то абсолютной правоты. Те экстремальные попытки доказать свою сиюсекундную правоту — тоже эти соблазны потихоньку у меня исчезли с годами. Хотя Станислава Говорухина я вижу иногда в телевизоре — я понимаю, что он говорит, и зачастую соглашаюсь. Вот я уже на той стороне, вот я уже там, вот я уже и флаг повесил, водрузил, как говорится. Ну и что? А что поменяется в пейзаже?.. Я как бы согласен с человеком на том берегу уже, который как бы это же утверждает: и все-то он победил, он пробился, он проплыл — но смысл? Я смысл имею в виду не прагматический такой сиюсекундный, а как бы с забегом вперед… Но должен сказать, помимо прямого полезного смысла я очень разделяю движение тех или иных людей, как реакцию на несправедливость… как такая рефлексия чести. Это тоже немаловажно… рефлексировать на тему чести и благородства».
«…Задуман я был как поступочник… Случились всякие помехи, которые мешают мне активно существовать в жизни. Но я думаю, что я человек-созидатель, но такой визуальный, на то, что я делаю, я должен иметь отзвук, и лучше сейчас. А когда говорят — вот потом, после смерти… не надо после смерти ничего уже. Сейчас хочу… Хорошо или нет… Занятно или нет…»
«…Мы же все путаем в юности. То есть освоение Москвы — не будем говорить — завоевание, потому что, приехав только в Москву я понял, какой же это здоровый мир. Какой же гигантский город Москва. Я никогда не только в таких городах не был, но я вообще как бы — про Землю не думал, что она такая большая… Москва, конечно, подавляет в первую секунду и в первые дни. Видимо, у провинциалов есть такое нахальство от незнания масштаба, даже непонимания. Как провинциалам — им надо пробиваться. Такие грезы вперед, конечно, есть — вот я когда-нибудь буду знаменитым. А чем жить каждый день? Для меня это была первая влюбленность в училище, в уже знаменитую артистку, хотя студентку, которая длилась несколько лет. Мне казалось, это любовь. Но вот прошли годы, и вот сейчас, когда я об этом думаю, — может, это и была попытка завоевания Москвы. Она казалась в те годы сильной принадлежностью Москвы. Вообще… и кино, и все вместе… здесь все сошлось».
«…Тогда, правда, кино меня в упор не видело. Вернее, я ходил, как все, на пробы. Я тогда не понимал, что эти пробы — сутолока просто. У дверей тебя никто не видит и с тобой всерьез никто не говорит. Проходят вереницы, и их никто не запоминает ни по именам, ни в лицо, но аккуратно ездил… Когда лет 27 стало — я перестал ездить. Я тогда понял: не сложилось. Что делать — и без кино люди живут. Но сказать, что я как бы оставил мысли о кино вообще, — наверное, неправда. Так, греза оставалась…»
«…Еще в школе в Ашхабаде я не пропускал ни одного фильма, который выходил на экран. Венгерское, польское, “Новости дня” и науч. — поп. — я смотрел все. И вот я поступил в Театральное училище имени Щукина и стал актером, меня позвали в Театр… на Таганке. Я уже играю. А в кино не зовут. Но я продолжал усердно ходить в кино в Москве. Я прорывался в Дом кино на закрытые просмотры… дружил и дружу с Владимиром Владимировичем Дмитриевым — это наш киновед, ученый… работает в Госфильмофонде, в Белых Столбах. И он меня пригрел вниманием, позволял смотреть самое разное кино. И когда мне было уже чуть за тридцать, меня позвал в свою первую картину на “Мосфильме” Костя Худяков, называлась она “Иванцов, Петров, Сидоров”. Фильм этот, по счастью, увидел Саша Митта, с которым мы были знакомы, но не работали никогда вместе и даже особенно не общались, а почему-то он меня позвал в картину “Экипаж”. Так началась карьера киношная. Хотя я в ту пору еще не до конца верил, что вот сейчас начнется работа, сейчас начнется кино, хотя Саша Митта сам сказал — ты будешь знаменит. Завтра же… Посыпались всякие сценарии, звонки, приглашения, но как-то все очень быстро… Все это стало обыденным, обычным. Кто-то правильно сказал — сбывшаяся мечта перестает быть мечтой, той недостаточностью, за которой все время следует идти, к чему надо стремиться».