Леопард. Новеллы

В бумажнике покоились тридцать семь тысяч двести сорок пять лир – «тринадцатая получка»[277], врученная ему час назад и сулившая избавление от многих неприятностей: от объяснений с домовладельцем, тем более настойчивым, что тот сам испытывал финансовые затруднения и потому жаждал получить наконец с него девятимесячный долг за квартиру; от визитов пунктуальнейшего представителя магазина, где был приобретен в рассрочку кроличий жакет жены («Он тебе идет гораздо больше, чем манто: в нем ты выглядишь намного стройнее, дорогая»); от презрительных взглядов торговца рыбой и зеленщика. С этими четырьмя крупными купюрами можно было также не бояться очередного счета за свет, не страдать, глядя на рваные ботинки детей, не следить с тревогой за дрожащим пламенем жидкого газа. Конечно, эта сумма не означала богатства, совсем нет, но она предвещала временное избавление от мучений – истинное счастье бедняков. Возможно даже, что после всех расходов останется какая-нибудь пара тысяч лир для праздничного рождественского обеда.

Но он слишком много раз держал в руках «тринадцатую получку», чтобы считать мимолетную радость, испытываемую при этом, источником своего блаженства. А сейчас он действительно блаженствовал и все вокруг рисовалось ему в розовом свете. Да, в розовом-розовом, как упаковка драгоценной ноши, от которой ныла его левая рука. Час назад он вышел из конторы с семикилограммовым рождественским куличом, в нем-то и крылась причина его приподнятого настроения. Нельзя сказать, чтобы он был в восторге от этой сомнительной смеси муки, сахара, яичного порошка и изюма. Напротив, если разобраться, она ему никогда не нравилась. Но семь килограммов такой роскоши сразу! Однобокое, но все-таки изобилие в доме, где продукты покупали граммами и полулитрами! Кулич в шкафу среди дешевеньких этикеток на пустых коробках! Как обрадуется Мария! В какой восторг придут дети, которые две недели кряду будут путешествовать по неведомой стране изобилия!

Но то были радости для других, этот ванилин, цветной картон, этот кулич. Он лично испытывал радость другого рода – духовную, с оттенком гордости и нежности: да-да, господа, духовную!

Вручив служащим деньги в конвертах и поздравив всех с Рождеством, глава канцелярии со снисходительным великодушием, свойственным старым начальникам, каковым он и являлся, объявил, что семикилограммовый рождественский кулич, полученный конторой в подарок от одной крупной фирмы, будет преподнесен наиболее достойному и что он просит дорогих сотрудников демократическим путем (он так и сказал) немедленно избрать счастливчика.

Кулич в это время красовался в центре письменного стола, тяжелый, в герметической упаковке, «обремененный предчувствиями», как сказал бы в подобном случае тот же глава канцелярии двадцать лет назад, когда носил черную рубашку. Коллеги начали, смеясь, переговариваться, потом все, и в первую очередь сам директор, назвали его фамилию. Он почувствовал себя счастливым, решив, что его работой довольны и что в ближайшее время ему не грозит сокращение, – одним словом, это был полный триумф. И ничто потом не могло испортить его приподнятого настроения: ни триста лир, которые ему пришлось выложить в баре на первом этаже при свете бурного заката и неяркого неона, когда он угощал друзей кофе, ни тяжесть свертка, ни оскорбления в автобусе, которые он прекрасно расслышал, ни даже тот факт, что в глубине души он смутно понимал, что к нему отнеслись с обидной жалостью, как к наиболее нуждающемуся из служащих; он действительно был слишком беден, чтобы позволить сорной траве гордости пробиться там, где это было неуместно.

Он направился к дому по старой улице, отделку которой пятнадцать лет назад завершили бомбардировки. Эта улица привела его на маленькую площадь, где в углу стоял домик, похожий на карточный.

Он весело приветствовал привратника Козимо, зарабатывавшего больше, чем он, и потому относившегося к нему с презрением. Девять ступенек, три ступеньки, девять ступенек: на этом этаже жил кавалер N. Подумаешь! Правда, у него был «Фиат-1100», но зато уродливая и старая жена-потаскуха. Девять ступенек, три ступеньки, после которых он поскользнулся и чуть не упал; девять ступенек: квартира доктора Семпронио. Хуже не придумаешь! Сын – бездельник, помешанный на мотороллерах, прихожая всегда пустая. Девять ступенек, три ступеньки, девять ступенек: его квартира – квартира человека порядочного, честного, уважаемого, премированного – выдающегося бухгалтера.

Он открыл дверь и очутился в узком коридорчике, наполненном запахом жареного лука. Положив на огромный сундук тяжелый сверток, папку с чужими делами и толстый шарф, он громко позвал:

– Мария, иди скорее сюда! Полюбуйся, какая красота!

Из кухни показалась жена в небесного цвета халате со следами жирных пятен; ее красные от стирки маленькие руки покоились на животе, потерявшем от родов всякую форму. Сопливые дети залопотали вокруг розового монумента, не решаясь прикоснуться к нему.

– Так… А зарплату ты принес? У меня не осталось ни единой лиры.