Лепестки Белладонны

Биттнер закатил глаза и улыбнулся. Его легкомысленная улыбка раздражала, но и вызывала приятную пульсацию в животе.

– Ох, не тебе об этом рассказывать, бунтарка, – усмехнулся Ханс.

– Что ты имеешь в виду? В отличие от тебя я профессионал!

– Ладно-ладно. – Ханс поднял руки ладонями вверх, показывая, что сдается. – Я хотел пойти. Мне устроили вечеринку-сюрприз.

– Ага, и держали в заложниках… в джакузи?

– Именно так.

Мира засмеялась, глядя на его серьезное лицо.

– Ты идиот! – Она ткнула Ханса в бок, и музыкант сложился пополам, закашлявшись от смеха. На его теле и лице еще виднелись следы драки, но в целом Биттнер выглядел намного лучше. А Мира наконец смогла рассмотреть татуировку: у края шорт извивался длинный черный дракон.

– Перед Франком мне стыдно. – Ханс изобразил тон смиренного и покоренного. – Великая Белладонна, помогите мне избежать кары!

– Хм. – Мира задумалась. – Молись, чтобы Франк не заставил тебя петь шлягеры. Он фанат Дитера Болена!

– О нет… – Ханс показал, будто падает в обморок, и снова повеселел.: – Хочешь что-нибудь выпить?

– Я поеду в отель, плохо себя чувствую. – Мира замахала руками и решилась спросить: – Почему ты умолчал о дне рождения?

На скулы Ханса упала тень, и его лицо стало еще острее. Он вновь сложил руки на груди. Ему явно не хотелось раскрывать еще больше подробностей своей жизни. Мира не могла его за это винить.

– Отец? – предположила она.

– Сирота при живых родителях. Вот кем я себя считаю. И день рождения сына, который разочаровал своим выбором, не считается у Биттнеров праздником.

Лицо вспыхнуло. Мира отошла, чуть не зацепив торшер.

– У тебя есть отец, Ханс! И мама! Ты… ты их знаешь! Идиот! Вы можете все исправить! Стать семьей! А ты все твердишь, какие они плохие! – От зависти и боли хотелось кричать на весь лофт, но Мира замолчала, прикусив губу. Хватит. Слишком много эмоций.

– Отец! – в тон ей ответил Ханс. – Только представь, я не сын, я бизнес-проект, который не оправдал ожиданий! Вот кто я для отца!

Эльмира отвернулась, смахивая слезы. Несправедливо. Чертовски. Несправедливо. Может, для своих родителей она бы тоже была «бизнес-проектом, который не оправдал ожиданий», но они бы вырастили ее, дали все необходимое, любили. А Ханс… ни капли благодарности!

– Прости. Ты мне нравишься, Мира… – Он тронул ее плечо.

– А ты мне – нет. Зря я приехала. – Она повернулась, посмотрела сквозь слезы. Как же справиться с болью внутри? Как принять ее?!

Ханс аккуратно дотронулся до волос Миры и прошептал:

– Откройся мне. Я вижу, что тоже тебе нравлюсь.

Ханс напоминал Тристана. Он был нормальным. Ему просто не повезло, как и Тристану. А она… не достойна ничего нормального.

– Я не собираюсь быть твоей терапией, – выплюнула Мира, откинув его ладонь. – Эгоистичный мальчишка!

– А ты? – парировал Биттнер, нахмурив брови. – В ком ищешь терапию? В Джеке Льюисе? Ты не нужна ему, эгоистичная девчонка.

Слова-кинжалы пригвоздили Миру к месту. Хотелось возразить, но не находилось слов. Мира подошла к Хансу и взглянула ему в глаза, слегка запрокинув голову:

– Ты…

– Я? – Уголок его губ дернулся в улыбке.

– Ничего.

– Так уж ничего? – Второй уголок пополз вверх.

– Ничего.

Ханс не ответил. Он сократил расстояние и поцеловал Миру, вцепившись пальцами в ее затылок. Зарылся в волосы, чуть наклонил, чтобы удобнее было касаться ее губ: прикусывал нижнюю, задевал зубами верхнюю. Мира застонала, возмущаясь, но, когда Ханс коснулся языком ее языка, она поняла, что ее стоны больше похожи на стоны удовольствия. Ханс целовал жадно. Ненасытно. Что-то доказывая. Заявляя свои права. Он шаг за шагом довел ее до стены и прижал, скользнув второй рукой ей на талию. Их тела соединились, наэлектризованные, воспламенялись через одежду. Мира не заметила, как начала отвечать на поцелуй, скользя языком по губам Ханса, а ее руки, словно и не ее больше, трогали его волосы, скулы, шею. Миг бесконечного удовольствия.

Ханс отстранился первым. Лбом коснулся ее лба, а на губах почувствовалось его горячее дыхание. Они постояли так недолго, и Мира очнулась. Вернулась. Все испортила.

– Не прикасайся ко мне. Никогда.

Ханс выдавил горькую усмешку. Он сел на диван и сложил руки замком. Всем видом показывал, что ему безразлично, но в темно-голубых омутах плескалась боль. Он пожал плечами:

– Ты сама пришла.

– И жалею об этом!

Биттнер молчал. Моргнул, и его омуты покрылись ледяной коркой. Ханс встал и сделал шаг к Мире – она сделала шаг к выходу. Он наступал – она пятилась. Боялась его? Едва ли. Боялась себя. Того, что вновь потеряет контроль, отвечая на его поцелуи. Когда Ханс оказался близко, вновь опаляя дыханием, то с насмешкой сказал:

– Ты не жалеешь о нашем поцелуе.

Она, вновь обезоруженная его самоуверенностью и проницательностью, не нашла, что ответить, и убежала прочь.

Зачем Мира ему звонит? Почему не хочет оставить отношения рабочими? Она ведь знает, что он женат. Более того, верен жене. Она знает, что тот импульсивный поцелуй перед съемками был ошибкой. «Репетицией», так она сказала. Обманула? Хотела его поцеловать? О чем она думала?