Лепта

Он больше не прикасался к ней: целые дни проводил в разъездах по окрестностям Рима с маленькими натурщиками или сидел дома, читал книги. На осторожные расспросы Сергея отмалчивался. А однажды сказал:

— Мне ее всю переписать надо…

Только в пятидесятом году, когда в Рим приехал Брюллов, произошла в нем благая перемена. Он ожил, позвал Сергея:

— Надо посмотреть, каков стал Карл Павлович? Он большой мастер…

Брюллов сидел в кафе Греко в окружении молодых художников, был старый, худой, бледный, с запавшими воспаленными глазами. Он взглянул на Александра Андреевича и Сергея, вскинул брови, но ничего не сказал на их поклон. Может быть, потому, что в это время говорил художникам:

— Рад я, что снова здесь, в Риме, среди вас. Это мне скрасит последние дни. Последние! — повторил он с нажимом. — Не то беда, что здоровья нет, а то, что искусству моему нет дороги. Да и зачем оно? Все поглощает, все сокрушает седое время. Помните, у Пушкина:

Ямщик лихой, седое время,
Везет, не слезет с облучка…

В его голосе даже иронии не было.

— Может быть, кто-то из вас, молодых, — продолжал Брюллов, — найдет новый путь для искусства. Я не нашел… А вы нашли? — Брюллов неожиданно обратился к Александру Андреевичу. Некоторые молодые художники засмеялись.

— Дорога есть, — сказал Александр Андреевич и даже голос повысил, — есть! Нашел ли я ее? Не скажу с уверенностью, но знаю твердо, дорога есть. Зубоскаля, ее не найти.

Он повернулся и ушел из кафе.

Сергей заметил: после встречи с Брюлловым Александр Андреевич стал снова самим собой, принялся чуть свет убегать в студию, затемно возвращаться. Порою даже его песенка звучала:

Прощайте, ласковые взоры,
Прощай, мой милый, навсегда…

Сергей понял: Александр Андреевич наконец-то стал работать. Ну, слава богу! Быстрей бы уж доводил дело до конца — и домой.

Сергей за эти годы тоже изменился. Что ни говори, уже тридцать, уже в Риме около десяти лет живет. Он стал помаленьку лысеть, глухота его увеличилась так, что в разговоре приходилось ладонь рупором к уху подставлять, иначе не слышно, что говорят.

После визита к Джулии Сергей вернулся домой и сел за работу. Весной он побывал в Южной Италии, откуда привез пухлые папки зарисовок древних памятников и храмов. Теперь нужно было эти материалы систематизировать.

Самое грустное, за годы римской жизни у Сергея исчезло то волнение, какое он испытывал прежде, встречая вдруг шедевр архитектуры, как это с ним было в детстве при виде псковской церкви Покрова, исчезла радость, какую испытывал, когда принялся впервые за самостоятельную академическую программу — пятиглавый храм, который так по душе пришелся профессору Тону и президенту Оленину.

Он изучил скрупулезно древних римских зодчих, а также Микеланджело, Браманте, Палладио и теперь был подготовлен для большой самостоятельной работы. По вечерам он раскрывал заветный альбом, в котором копились его замыслы, и подолгу рисовал. Мечталось ему создать дворец всеобщих интересов, как он его называл, в котором человек мог бы заниматься гимнастическими упражнениями, слушать музыку, читать.

Сергей вырисовывал аркады, крытые переходы, колонны праздничного коринфского ордера… И вот здесь испытывал волнение, потому что все в нем рвалось к творчеству.

Ему надо было возвращаться в Петербург, в России никто из архитекторов не оставался без работы. Но как поедешь, если Александра Андреевича нельзя оставить одного? Сергей тосковал по Петербургу порою сильно. Ему отчего-то грезилась петербургская зима, дым из печных труб, щекочущий ноздри запах березовых дров, туман, сырость, слякоть. Они казались ему теперь милы.

Ему вспоминалась Академия, где и ему, Сергею, было сказано: «Не сам». Это было смешно, тут даже и батюшка, Андрей Иванович, рассмеялся. Стало быть, Александр не сам работал и Сергей не сам. А работал за них отлученный от Академии за неумение рисовать Андрей Иванович.

Конечно, виделась в воспоминаниях Сергею и мастерская батюшки. Андрей Иванович сидит перед мольбертом, Катюша Третья, устроившись рядом, на диванчике, читает вслух «Аммалат-Бека»{79}. Тихо в мастерской, только голос Катин звенит…

Теперь уж никогда не будет такой сцены. Батюшки больше нет… Нахлынет, нахлынет временами на Сергея тоска по дому, не знает, куда деться. Тоска эта с каждым днем сильнее…

Сергей раскрыл очередную папку, в которой зарисованы каменные орнаменты, найденные при раскопках древнего города, углубился в изучение.

— Ты дома, Сережа? — заглянул к нему Александр Андреевич. — Сереженька, брат мой, как я тебя давно не видел!

Сергей подивился этому восклицанию, они виделись утром.

— Брюллов умер, — сказал Александр Андреевич.

3