Лермонтов. Тоска небывалой весны

А в это время Василий Красов писал Андрею Краевскому: «Что наш Лермонтов? В последнем номере “Отечественных записок” не было его стихов. Печатайте их больше. Они так чудно-прекрасны! Не возвращен ли он? Вы бы засмеялись, если б узнали, отчего я особенно спрашиваю про его возвращение. Назад тому месяц с небольшим я две ночи сряду видел его во сне – в первый раз в жизни. В первый раз он отдал мне свой шлафрок какого-то огненного цвета, и я в нем целую ночь расхаживал по незнакомым огромным покоям; в другой раз я что-то болтал ему про свои любовные шашни, и он с грустной улыбкой и бледный как смерть, качал головой. Проснувшись, я был уверен, что он возвращен. И я почти был уверен, что он проехал уже мимо нас, потому что я живу на большой дороге от юга».

Товарищ Лермонтова Александр Чарыков, встретившись с ним по пути в Железноводск, заметил, что с ним что-то неладно: «Я шел в гору по улице совсем еще тогда глухой, которая вела к Железноводску, а он в то же время спускался по противоположной стороне с толстой суковатой палкой… Лицо его показалось мне чрезвычайно мрачным; быть может, он предчувствовал тогда свой близкий жребий».

Приступы мрачности Лермонтов все же преодолел: из Тифлиса приехал Михаил Дмитревский, знакомый с семьей Чавчавадзе. Слушая его, Лермонтов как бы заново переживал встречи с дорогими ему людьми. Дмитревский воспевал какие-то карие глаза, и Лермонтов говорил: «После твоих стихов разлюбишь поневоле черные и голубые очи, и полюбишь карие глаза».

К тому же на воды приехала Ида Мусина-Пушкина. «Съезд нынешнего курса невелик и очень незамечателен. Дам мало, да и те… Только в последний месяц явление хорошенькой генеральши Орловой с хорошенькими сестрами Мусиными-Пушкиными наделало шуму; в честь их кавалеры дали роскошный сельский бал в боковой аллее бульвара» (Н. Ф. Туровский).

Праздник состоялся 8 июля на площадке у грота (ныне грот Дианы)[1]. Стены его обтянули персидскими коврами, свод – разноцветными шалями, соединив их в центральный узел, прикрытый зеркалом, повесили импровизированные люстры из обручей; на деревьях развесили свыше двух тысяч фонариков со свечами; музыканты разместились над гротом на специальной площадке. К восьми часам приглашенные собрались, и танцы быстро следовали один за другим.

После бешеного тура вальса Михаил Юрьевич, запыхавшись, подошел к декабристу Николаю Лореру:

– Видите даму Дмитревского?.. Это его «карие глаза»…

Погода стояла чудесная, тихая, с темно-синего неба светили звезды. Александр Арнольди пришел вместе с мачехой и сестрой, был очень доволен, что он и друзья так замечательно все устроили. «Наш бал сошел великолепно, все веселились от чистого сердца, и Лермонтов много ухаживал за Идой Мусиной-Пушкиной».

В феврале, в последний приезд поэта в Петербург, у него с Идой завязался роман, и, как писал он Бибикову: завязка замечательная, но развязки, вероятно, не будет, ибо скоро придется ехать на Кавказ.

Бал продолжался до утра. В какой-то момент над Идой от свечки вспыхнул фонарик, и Лермонтов, ловко подпрыгнув, сорвал его.

По домам расходились уже при утреннем свете. Поэт провожал Екатерину Быховец, им было по пути. Екатерина приходилась ему дальней родственницей, и он называл ее прекрасной кузиной. Она только на днях приехала в Пятигорск вместе с матерью, и через Лермонтова познакомилась с его компанией. Он и Мартынова ей представил, как друга. (После дуэли она горько воскликнет: «Давно ли он мне этого изверга, его убийцу, рекомендовал как товарища, друга!») Екатерина имела внешнюю схожесть с Варенькой Лопухиной, поэтому Михаил Юрьевич не скрыл от нее:

Нет, не тебя так пылко я люблю,
Не для меня красы твоей блистанье.
Люблю в тебе я прошлое страданье
И молодость погибшую мою.

Когда порой я на тебя смотрю,

В твои глаза вникая долгим взором:
Таинственным я занят разговором,
Но не с тобой я сердцем говорю.

Я говорю с подругой юных дней,

В твоих чертах ищу черты другие…

Михаил Юрьевич был рад, что пикник удался, ведь это он был инициатором и руководителем затеи. Во флигеле Лермонтова молодежь клеила фонарики, Лермонтов придумал для грота трехярусную люстру из обручей, увитых цветами и виноградной лозой. Договорились с армянскими лавками, чтобы доставили шали и ковры. Казенный сад предоставил цветы и лозы винограда, которые Глебов с Арнольди нещадно рубили; полк в Пятигорске снабдил красным сукном и музыкантами, Найтаки позаботился о десерте, винах и ужине. Ни с одним из балов нельзя было это сравнить, ни с одним маскарадом. Живая природа, южное небо со звездным богатством, тысячи разноцветных огней и море цветов.

XXVII