Лермонтов. Тоска небывалой весны

10 июля заканчивался для Лермонтова и Столыпина срок лечения на водах. Комендант вызвал к себе Монго, велев ему вместе с Лермонтовым отправляться в отряд. Столыпин стал уверять, что они и сами того желают, но по совету врачей купили билеты на пользование железными ваннами, сняли квартиру в Железноводске и уже перевезли часть своих вещей. Разрешение остаться было получено.

В тот день приехал в Пятигорск московский врач Иустин Евдокимович Дядьковский, который вопреки тогдашней медицине считал, что мозг является средоточием всех жизненных функций организма. С материалистических позиций он рассматривал и вопросы наследственности, подчёркивая влияние внешней среды. Клиническая система И.Е. Дядьковского была событием большого значения. «Это учение должно быть отнесено к числу таких явлений в исторической науке, которые невольно возбуждают удивление».

Выходец из простого народа, Иустин Евдокимович силой незаурядного дарования и непреклонной воли сумел пробиться к вершинам науки. На его лекциях в медико-хирургической академии и университете студенты получали такие глубокие знания, каких и помину не было на лекциях других профессоров. Завистники выжили Дядьковского из обоих храмов, и последние годы он занимался только частной практикой.

Иустин Евдокимович привез Лермонтову гостинцы от московских родственников. Перед тем Михаил Юрьевич получил сразу три письма от бабушки. Ответил, что всё ещё находится в Пятигорске, попросил купить и прислать полное собрание сочинений Шекспира, и выразил надежду на возможность отставки: «То, что вы мне пишите о словах господина Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего мне здесь еще ждать?»

«Иустин Евдокимович, – вспоминал Николай Молчанов, – сам пошел к Лермонтову и, не застав его дома, передал слуге его о себе и чтоб Михаил Юрьевич пришел к нему в дом. В тот вечер мы видели Лермонтова. Он пришел к нам и все просил прощения, что не брит. Человек молодой, бойкий, умом остер. Беседа его с Иустином Евдокимовичем зашла далеко за полночь. Долго беседовали они о Байроне, Англии, о Беконе. Лермонтов с жадностью расспрашивал о московских знакомых. По уходу его Иустин Евдокимович много раз повторял: “Что за умница!”

На другой день поутру Лермонтов пришел звать на вечер Пустила Евдокимовича в дом Верзилиных: жена генерала Петра Семеновича Верзилина велела звать его к себе на чай. Иустин Евдокимович отговаривался болезнью, но вечером Лермонтов его увез и поздно вечером привез обратно. Опять он восторгался Лермонтовым: “Что за человек! Экий умница, а стихи его – музыка, но тоскующая”».

(Дуэль и смерть поэта так потрясли И. Е. Дядьковского, что он прожил только восемь дней; похоронен был рядом с Лермонтовым.)

По воскресеньям в Пятигорске бывали собрания в ресторане гостиницы Найтаки, где молодежь танцевала и оживленно проводила время. 13 июля компания Лермонтова решила не ходить в ресторан, а провести вечер у Верзилиных. Мартынов уже оставил юную Наденьку, переключившись на Эмилию, и она отдавала ему предпочтение перед другими. «Он хоть и глуп, но красавец, – говорила она. – Хоть он и фат, и льстив в разговоре, но очень красив».

Лермонтов не понимал, какой красотой мог привлекать ее Мартынов, дразнил Эмилию и называл Мартынова горцем с большим кинжалом.

Некоторые лермонтоведы утверждают, что Михаил Юрьевич ревновал Эмилию, но, судя по тому, что приехала Ида Мусина-Пушкина, равнодушие Эмилии не могло его задевать. Жениться на ней он не собирался, да и вообще не думал жениться, так как не знал, дадут ли отставку или придется несколько лет служить на Кавказе. Уверения, что он из мести написал:

За девицей Emilie
Молодежь как кобели.
У девицы же Nadine
Был их тоже не один, —

совершенно напрасны, поскольку девице Надин только-только исполнилось пятнадцать лет, а сочинять клевету Лермонтов не был способен. Но то, что подтрунивал над Эмилией за ее благосклонность к Мартынову, это так.

«Он находил особенное удовольствие дразнить меня. Я отделывалась, как могла, то шуткою, то молчанием, ему же крепко хотелось меня рассердить; я долго не поддавалась, наконец мне это надоело, и я однажды сказала Лермонтову, что не буду с ним говорить и прошу его оставить меня в покое» (Э.Л. Верзилина).