Лермонтов. Тоска небывалой весны

Через несколько лет Глебов расскажет Акиму Шан-Гирею «Всю дорогу из Шотландки до места дуэли Лермонтов был в хорошем расположении духа. Никаких предсмертных распоряжений я от него не слыхал. Все, что он высказал за время переезда, это сожаление, что не мог получить увольнения от службы в Петербурге, и что ему в военной службе едва ли удастся осуществить задуманный труд. “Я выработал уже план двух романов”, – говорил он».

Выходит, нагнав Столыпина с Глебовым, Лермонтов пересел к ним в дрожки, что и понятно: Глебов – его секундант. Дмитревский поехал к месту дуэли один.

«Выехав из колонки, Лермонтов, Столыпин и прочие свернули с дороги в лес, недалеко от кладбища, и остановились на первой полянке. Первым стрелял Мартынов, а Лермонтов будто бы прежде сказал секунданту, что стрелять не будет, и был убит наповал, как рассказывал нам Глебов (Э.А.Верзилина).

Еще одно упоминание о том, что дуэль состоялась у кладбища, которое находилось не так далеко от усадеб Верзилиной, Чиляева, Усмана, расположенных по ул. Кладбищенской, (ныне ул. Лермонтовская).

Справка:

Ул. Кладбищенская была расположена в верхней части старейшего района Пятигорска. Застроенная в 20-е годы XIX века лишь с одной стороны, долгое время считалась границей города. На эту улицу выходил фасад усадьбы Чиляева, включавшей и домик, где жил поэт летом 1841 года.

Об этом же говорит Н. П. Раевский:

«Дослужившись до чина полковника, Петр Семенович Верзилин был поставлен наказным атаманом над всем казачьим войском Кавказа и именно в это время поселился в Пятигорске, так как штаб его был там же. Тут он и построил себе большой дом на Кладбищенской улице, в котором жил сам со своею семьей, и маленький, для приезжих, ворота которого выходили прямо в поле, против кладбища».

Дуэль состоялась в седьмом часу вечера по левой стороне горы Машук. Врача не было. Секунданты отмерили барьер, противники встали на крайних точках. Кто были действительными секундантами, не выяснено. Глебов не мог бы кричать: «Стреляйте, или я вас разведу…» Мог кричать только Столыпин, ибо собиралась гроза. На дуэли Лермонтова с Барантом он так же, продрогнув, злился. Он, вероятно, надеялся, что Мартынов выстрелит в воздух.

Единственный, кто оставил воспоминания о дуэли – это Васильчиков, но верить ему не приходится: «Мы отмерили с Глебовым 30 шагов; последний барьер поставили на 10-ти и, разведя противников на крайние дистанции, положили им сходиться каждому на 10 шагов по команде: “Марш!” Лермонтов остался неподвижен и, взведя курок, поднял пистолет дулом вверх, заслоняясь рукой и локтем по всем правилам опытного дуэлиста».

Опытным дуэлянтом Лермонтов не был, так как стрелялся второй раз в жизни. Курок не взводил, поскольку уже объяснил, что не будет стрелять. Пистолет держал в опущенной руке, потому что поднимать пистолет было незачем.

«В эту минуту, и в последний раз, я взглянул на Лермонтова и никогда не забуду того спокойного, почти веселого выражения, которое играло на лице поэта перед дулом пистолета, уже направленного на него. Мартынов быстрыми шагами подошел к барьеру. Противники столь долго не стреляли, что кто-то из секундантов заметил: “Скоро ли это кончится?” Мартынов взглянул на Лермонтова – на его лице играла насмешливая, полупрезрительная улыбка… Мартынов спустил курок. Раздался роковой выстрел. Лермонтов упал, как будто его скосило на месте, не сделав движения ни взад, ни вперед, не успев даже захватить больное место, как это обыкновенно делают люди раненные или ушибленные. Мы подбежали» (Л. И. Васильчиков).

Причиной заминки было, очевидно, то, что в Мартынове, как и в Грушницком, началась борьба: выстрелить или нет? «Я решился предоставить все выгоды Грушницкому; я хотел испытать его; в душе его могла проснуться искра великодушия, и тогда все устроилось бы к лучшему; но самолюбие и слабость характера должны были торжествовать» (М. Лермонтов, «Герой нашего времени»).

Для удовлетворения своего самолюбия Мартынов мог выстрелить в руку или ногу противника, но он убил в упор.

«Он едва дышал; пуля пробила руку и правый бок. По увещеванию секундантов, Мартынов подошел к Лермонтову и сказал: “Прости, Лермонтов!” Последний хотел что-то сказать, повернулся и умер со своей ужасною погубившею его улыбкою» (Л. И. Васильчиков).

Никто не увещевал Мартынова просить прощения у Лермонтова, он сам лицемерно подошёл к нему – показать другим, как огорчён. Столыпин крикнул ему: «Убирайтесь, ваше дело сделано!»

Впоследствии в разговоре с Висковатовым Васильчиков дополнил свой рассказ: «Вероятно, вид торопливо шедшего и целившегося в него Мартынова, вызвал в поэте новое ощущение. Лицо приняло презрительное выражение, и он, все не трогаясь с места, вытянул руку кверху, по-прежнему кверху же направляя дуло пистолета».