Лермонтов

Тучки небесные, вечные странники!
Степью лазурною, цепью жемчужною
Мчитесь вы, будто, как я же, изгнанники,
С милого севера в сторону южную.

Кто же вас гонит: судьбы ли решение?
Зависть ли тайная? злоба ль открытая?
Или на вас тяготит преступление?
Или друзей клевета ядовитая?

Нет, вам наскучили нивы бесплодные…
Чужды вам страсти, и чужды страдания;
Вечно холодные, вечно свободные,
Нет у вас родины, нет вам изгнания.

Считается, что Михаил Юрьевич, отправляясь в новое «изгнание», противопоставляет свои чувства (при разлуке с родиной) бесчувственности (холодности) «вечно свободных» «тучек небесных».

Но так ли это? «Вечные странники» «мчатся» тем же маршрутом, что и поэт, – в сторону южную, а цепь их жемчужная, растянувшись в небесной лазури, подозрительно похожа на белеющий «в тумане моря голубом» «парус одинокий». К тому же и ему (как и им!) наскучили бесплодные нивы ставшего немилым севера, и юг – не чужбина, а чуть ли не вторая родина…

Впрочем, в вечер прощания с Петербургом этот потаенный, внезапно вырвавшийся из подсознания подтекст прощальной элегии («или на вас тяготит преступление…») был, похоже, неожиданен и для автора. Да и в сторону южную Лермонтов по обыкновению не поспешал, то и дело сворачивая с прямоезжего тракта на проселки: собирал, складывал по частям Образ (складень) отчизны:

Проселочным путем люблю скакать в телеге
И, взором медленным пронзая ночи тень,
Встречать по сторонам, вздыхая о ночлеге,
Дрожащие огни печальных деревень…

В результате, выехав из Москвы 25 мая, в Ставрополь прибыл он только 10 июня и сразу же убедился: нельзя дважды войти в один поток. Смотр, произведенный три года назад государем императором войскам Отдельного Кавказского корпуса, и то особое, якобы со знанием местных обстоятельств, внимание, которое после южного вояжа Николай стал уделять кавказским делам, преобразили захолустный городишко. Ставрополь, до невероятной тесноты заполненный гвардейцами, приосанился. Командированные петербуржцы приехали загодя, с запасом, и в ожидании очередной экспедиции развлекались как могли. Окна в обновленной гостинице Найтаки светились всю ночь. Лермонтову развлекаться не пришлось: на следующий же день он был зачислен в отряд генерала А.В.Галафеева, на Левый фланг, и 17 июня выехал в крепость Грозную.

Ставропольское начальство, точнее, генерал Граббе на свою ответственность освободил Лермонтова от необходимости являться в Тенгинский пехотный полк. Граф П.X.Граббе, заменивший еще в 1838 году на посту командующего Линией и Черноморией умершего А.А.Вельяминова, не слишком себя обременял моральными коллизиями, неизбежно возникавшими в ходе «вечной войны», ибо совершенно искренне полагал: горцы – «дикие звери». Косвенно причастный к декабризму и даже когда-то слегка пострадавший за 14 декабря, он каждый год наедине с самим собою отмечал этот роковой день. Однако симпатии его были на стороне жертв – неопытных, обольщенных «несбыточными теориями»; лидеры декабризма в его глазах – злодеи, затеявшие смуту «для безотчетных и преступных видов». Но при этом граф был человеком безупречной личной и профессиональной честности, а кроме того, немного поэтом (для собственного удовольствия переводил античных авторов); его дневники свидетельствуют о несомненных, хотя и не реализованных литературных данных – вначале, в юности, по недостатку честолюбия, а позднее «от старости». Словом, новый командующий совсем не случайно избрал своим девизом строчку из Николая Языкова: «Да возвеличится Россия, да сгинут наши имена». Стоявший перед ним в ожидании решения своей судьбы молоденький поручик имел самое прямое отношение к величию России, как понимал его генерал, и он не мог позволить себе закрыть на это глаза…