Лес Посмертных Масок

Если бы они только были здесь, если бы только она снова могла увидеть их лица, могла поговорить с ними, она бы…

Внезапно что-то мелькнуло на периферии ее зрения, и Кристиан обернулась. Одна из масок висела в стороне, и свет, упавший на ее неровный облик, странно отразился в ее глазах. Что-то было не так, и капитан подошла ближе, чтобы разглядеть ее.

Кровь отлила от щек, и Кристиан быстро вытащила телефон, чтобы дрожащими пальцами перелистать материалы дела. Сомнений быть не могло.

Это была посмертная маска Филиппо Витале.

Дорогой дневник!

Что есть вина в ее конечном определении? Я так и не смог дать себе ответа на этот вопрос.

Наша доблестная полиция сразу же достанет книжечку, где черным по белому расписаны все возможные вариации вины. Все разложено по полочкам, все учтено, каждая деталь прописана и с каждым обстоятельством считаются. Учрежденный правительством документ, в котором зафиксировано все, кроме чувств. Но стоит перейти к чувствам, и любые документы теряют силу.

Внутри каждого человека живет собственное определение морали, словно служащей ориентиром для чувства вины. Заступи за черту – и ты становишься виновен. Как минимум в собственных глазах.

Люди, кричащие на каждом углу о первородном грехе, считают, что все мы виновны уже при рождении. Что мы должны смыть с себя этот нечестивый позор, который принесло наше появление на свет. Другие считают, что сам факт того, что мы можем стать чему-то виною – уже есть наша вина. Третьи полагают, что один факт того, что люди не стремятся стать совершенной версией себя, есть их главная вина и грех. Кто-то называет людей бессовестными, а иные твердят, что раз у самых отпетых нелюдей «совесть спит», значит, совесть есть у всех.

Мы словно застряли в непрерывном повторении цикла – проступок и искупление, проступок и искупление. И мерилом собственных проступков являемся лишь мы сами.

Но что, если у человека нет собственной морали? Что, если она размыта, словно разводы на грязном стекле? Ведь тогда отсутствует чувство вины, ибо нет черты, которую можно преступить. Ты висишь в воздухе, не зная, как воспринимать собственную личность.

Я так долго прятался за маской, что не могу различить самого себя.

– У Филиппо была… системная склеродермия, – Марселло подглядел в бумажку. – Насколько я понял со слов Энид, это генетическое заболевание, начавшее прогрессировать у него недавно, при котором человек медленно умирает, зарастая изнутри соединительной тканью.

– Звучит жутко… – Даниэль вздрогнул, попивая свой утренний кофе. Кристиан сидела в компании мужчин, внимательно слушая.

– Ему были необходимы уколы три раза в неделю, поэтому он посещал миссис Фиост. Это показалось мне странным, учитывая, что он может съездить в столицу или вызвать оттуда более квалифицированную медсестру.

– Ничего странного тут нет, – покачал головой Рио. – Энид здесь многие доверяют, особенно богатые шишки. К тому же это ближе и привычнее.

– Лекарства он все равно закупал сам. Какая разница, кто поставит укол, – Кристиан пожала плечами.

– А ты сегодня довольно молчалива. Что, опять ничего?