Лес повешенных лисиц

– Батюшку я что-то боюсь звать на отпевание… он может настучать, что хороним без разрешения. Что сказала бы Наска, если бы узнала об отказе от услуг батюшки?

У Ремеса и на это был готов ответ. Наска при жизни была православной. Грех вызывать ей на отпевание лютеранского каналью. Кроме того, майор сказал, что знает целых два печальных псалма. Если уж на то пошло, он может их исполнить.

– Если мы сами будем хоронить Наску, то сделаем это, как подобает. Если отвезем ее в Инари, то за гробом пойдут какие-нибудь два несчастных работника из соцзащиты и похмельный пономарь. Мы провели вместе с Наской так много времени, что просто обязаны проводить ее в последний путь. Позаботимся о ней до конца.

Так и порешили. Майор Ремес срубил несколько сухих деревьев и принялся мастерить гроб.

Работа отняла несколько дней. Мужчины, горюя о Наске, были немногословны. Каждый день они ходили смотреть на тело, садились на несколько минут на край яслей и вздыхали. Их горе было искренним и глубоким. Казалось, они потеряли дорогого родственника. Аппетит у обоих пропал, посуду они мыли и полы подметали без особого усердия. Майор, сколачивая гроб, ударил по пальцу молотком, но даже не выругался – был в трауре.

Когда гроб был готов, мужчины обрядили покойную вместо савана в длинную ночную рубашку, расчесали белые волосы и положили под голову мягкого ягеля. Затем заколотили крышку. Кота Наски они положили сверху, в ноги.

Ойва Юнтунен связал из еловых веток огромный венок и украсил его самым красивым ягелем, который собрал летом. Когда все было готово, мужчины подняли гроб на сани, опустили сверху венок, положили закутанного в полотенце Ермака. Из инструментов они взяли железный лом, кирку и две лопаты – инструменты старателя, их тут было предостаточно. Ремес молча завел снегоход, и они медленно и торжественно двинулись. Ойва Юнтунен не стал садиться на гроб, а шел за санями до самого Юха-Вайнан Маа. Мужчины решили, что это самое подходящее место для покойницы, судя по названию, тут покоились и другие.

Выбрали красивое место на склоне. Сначала раскопали снег на метр. Ойва Юнтунен и майор Ремес работали молча. Был ясный морозный день, в воздухе звенела тишина. Казалось, что и на небе все стихло в ожидании прихода Наски. Только иногда с покрытых снегом ветвей срывался иней, украшая гроб, выструганный из красной сосны.

– Говорят, какая погода на похороны, таким покойник и был при жизни, – изрек майор Ремес со дна могилы.

– Наска была прекрасной женщиной, – согласился Ойва Юнтунен. – Конечно, она попадет на небо… я буду судиться, если ее не возьмут, и так вон туда сколько всякого сброду пускают!

– Я просто уверен, что попадет, – прокряхтел из ямы майор.

Когда полутораметровой глубины могила была выкопана, Ремес выбрался наверх. Сделали небольшой перерыв. Майор хотел покурить, но все же отказался от своего намерения. На похоронах не курят, особенно если у покойника при жизни была предрасположенность к астме.

Мужчины подняли гроб на край могилы, протянули под ним крест-накрест две веревки, сняли шапки и стали его медленно опускать. Легкими были бренные останки старой Наски, они вдвоем без труда вернули их в лоно земли-матушки.

Ойва Юнтунен принес из саней еловый венок и положил на крышку гроба. Майор Ремес взял горсть мелкого песка и рассыпал сверху. Глотая слезы, он пробормотал:

– Из праха ты, Наска, создана, в прах и вернешься…

Затем Ремес, откашлявшись, затянул погребальный псалом: «К тебе, мой Отче…» Красиво разносилось среди величественных сосен эхо молитвы. Ойва Юнтунен подхватил, и на третьем куплете мужчины услышали рядом жалобный вой. Пятихатка сидел на снежной кочке, задрав морду к небу. Лисья натура не давала ему спокойно слушать, когда пели псалмы.

Мужчины перекрестились, тихо постояли над разверстой могилой, эхо от их псалмов и воя Пятихатки все еще гудело на южных склонах.

Могилу засыпали землей. Не стали ни холм насыпать, ни крест ставить.

– Было бы ружье, я бы устроил почетный салют, – досадовал майор.

– Зажжем вечером свечу перед иконой, – предложил Ойва Юнтунен.

Но где закопать кота? Ойва Юнтунен пошел забирать Ермака со снегохода.

Пятихатка, закончив выть, утащил труп из саней. Он унес добычу подальше от места погребения и не соглашался расстаться с ней, несмотря на все угрозы. Лисенок пытался грызть труп, но вкус ему не понравился. Кошатину, тем более насквозь промерзшую, даже лис есть не стал. Мужчины видели, как Пятихатка убежал далеко на склон холма, вырыл в снегу яму и спрятал в ней кота Наски. Похороны Ермака прошли по естественным законам звериного мира.

Вечером мужчины поставили свечку перед Наскиной иконой, перекрестились и до самой ночи безмолвно просидели, горюя. Унылым и пустым стал дом без хозяйки.

Глава 31

Судьба отвела Ойве Юнтунену и майору Ремесу не так много времени для печали. Уже на следующий вечер они услышали со стороны Леса повешенных лисиц предупреждающий крик ворона. Они обеспокоено прислушались. Опять, что ли, кого-то принесла нелегкая?

Опять!