Лес повешенных

– Перетрухнул я тогда... казнь эта... воспоминания... все смешалось... одно к одному... – как бы отвечая на мысли Апостола, благодушно сообщил Клапка. – Я думал: полковник – деспот, изверг... А оказалось, что он милейший и добрейший человек... Ах, вы же не знаете, мы не виделись... Четыре дня подряд он меня вызывал и всячески расспрашивал... Я думал: ну, допечь меня решил, извести вконец... Не выдержали у меня нервишки. Выложил я ему все как на духу, за что, мол, и как перевели меня сюда... Ну, разумеется, не все, кое-что утаил; клялся и божился, что чист я как стеклышко и зря меня заподозрили... Полковник внимательно выслушал, подумал и говорит: так часто бывает, приклеют человеку ярлычок ни за что ни про что, он с ним всю жизнь и таскается, в грязи вываляют, и попробуй тогда отмойся... Понимаешь, Болога, ни словечка упрека, что обманул я его поначалу... ни словечка... Поговорили мы с ним о Вене, об оперетках, об Америке, словом, подружились... Мне кажется, теперь он ко мне расположен всей душой. Сегодня наведался, якобы для проверки, а сам сразу ко мне... Посидели, поговорили по душам. Это ли не свидетельство полного расположения? Между прочим, он мне в знак особого доверия сообщил важную новость...

Легкомыслие капитана раздражало Апостола, и, не выдержав, он прервал поток его болтовни:

– Знаете, капитан, по мне, что особое доверие, что особое недоверие – две стороны одной медали!

– Ну уж нет! Не скажи! Не скажи! – смеясь возразил капитан. – Перегибаешь, перегибаешь палку... Я лично предпочитаю доверие!.. Что ж, по-твоему, среди них (он указал пальцем вверх) невозможен порядочный человек? Ты глубоко неправ, дружище! Я убежден, что полковник – свой, не сомневайся... Уж я-то в людях разбираюсь! Кстати, новость касается нас с тобой: нашу дивизию перебрасывают, а на наше место прибывают остатки дивизии с итальянского фронта... Но это между нами!..

– Значит, опять прокатитесь на итальянский? – хмыкнул Апостол.

– Ошибся, дружище, вовсе нет! – в тон ему весело ответил Клапка и торжественным шепотом добавил: – На румынский!..

Вспомнить бы ему вовремя, что Болога румын. Но, увы, было поздно – птичка вылетела. Апостол изменился в лице и, не глядя на капитана, переспросил:

– На ру?..

Слово «румынский» комом застряло у него в горле, выговорить его он не смог.

– Прости, дружище, совсем забыл... совсем выпустил из виду... – растерянно пробормотал капитан.

Не в силах прийти в себя, Апостол вскочил и стал метаться но землянке, как раненый тигр по клетке.

– Успокойся, Болога... Отнесись к факту философски... Надо быть фаталистом... – неуверенно попытался утешить его Клапка.

Апостол резко остановился, в упор взглянул на капитана, да так, что у того сразу пропала охота шутить. Лицо его стало покорным, детским.

– Философски? – гневно переспросил Апостол. – Можно ли к такому относиться философски... Это же чудовищно!.. Чудовищно!..

Бревенчатый потолок, казалось, дрогнул от мощи его голоса и ответил протяжным стоном. Клапка испуганно ухватил поручика за руку и погладил по рукаву, как бы умоляя говорить тише, и Апостол, как ни странно, в самом деле перешел на шепот:

– Чудовищно!.. Преступно!..

– Конечно, это ужасно и тебе нелегко, – все еще испуганно озираясь, заговорил капитан. – Я тебя понимаю и от всей души сочувствую, но кому легче? Мне? Я в еще худшем положении! Да и не я один. Ты можешь утешаться тем, что по ту сторону фронта сражаются твои земляки, братья, сражаются за твое освобождение. А на что надеяться таким, как я, кроме бесславного конца... где-нибудь на виселице?

Апостол ничего не ответил и в полном отчаянии сел. Капитан, решив, что его доводы вполне убедительны, с еще большим жаром продолжал:

– Вся эта чертова война чудовищна и преступна. Но самая преступная из всех стран, конечно же, Австрия. Я понимаю, когда люди сражаются и гибнут за свои национальные интересы, это служит им поддержкой и утешением. Но заставить порабощенных сражаться за свои оковы – верх всякой безнравственности... И в этой бездне преступлений что значит чье-нибудь маленькое преступление? Кто нас вообще видит и замечает? Кому ведомо и интересно, что творится у нас в душе?..

– Так что же делать? – раздраженно и нетерпеливо перебил Апостол.

– Ничего. Поступать как все. Положиться на судьбу, – уверенно произнес капитан. – Куда все, туда и ты. Замкнуться в себе и жить своей маленькой жизнью... Наступит ли конец войне, конец света или просто смерть от пули – все одно... Во всех случаях это принесет избавление душе...

Апостол будто очнулся от глубокого сна.

– А я не хочу! Понимаешь, не хочу!.. Не хочу так жить и не хочу умирать... Я хочу жить, как живут люди... Жить!

Клапка понимающе улыбнулся.

– Кто же этого не хочет, Болога?.. И я, как ты знаешь, меньше всех хочу умереть. Я же ради жизни своей пошел даже на... Да что там церемониться, на явное предательство... Я знаю, ты меня осуждаешь, и, конечно, прав... Но так оно было!.. А сейчас мне кажется, что мертвые счастливее живых, им уже не больно, у них нет укоров совести... Завидую мертвым!..