Лес повешенных

Голос у генерала был неприятный, лающий; даже когда он старался говорить ласково или шутливо, казалось, что он бранится.

Апостол с некоторым даже подобострастием, пригнувшись, пожал протянутую ему руку и коротко, по уставу, доложил, как ему удалось уничтожить вражеский прожектор. Докладывая, он смотрел прямо в лицо генералу, видел его широкие ноздри с торчащими оттуда пучками волос и подумал, что по ночам ему, должно быть, тяжело дышится и храпит он ужасно. Генерала он не видел с самого дня казни. Его превосходительство снисходительно выслушал доклад, одобрительно несколько раз кивнул головой, а в конце даже дружески похлопал Апостола по плечу.

– Я представил тебя к высокой награде. Думаю, что командование меня поддержит и ты получишь золотую медаль!.. Что ж, заслужил! Мне нужны такие храбрецы!.. Молодец, Болога! Горжусь тобой! Приятно, что у меня в дивизии есть такие офицеры!..

Ему хотелось сказать еще что-нибудь менее официальное, приятное, но, привыкнув выражаться казенными фразами, он не находил больше никаких других слов, поэтому, помолчав, громко повторил:

– Горжусь... горжусь тобой!..

И опять протянул Апостолу руку, давая понять, что аудиенция окончена. Но поручик вдруг проявил неслыханную дерзость: глядя прямо в глаза генералу, он без тени смущения произнес:

– Ваше превосходительство, разрешите к вам обратиться с небольшой просьбой.

У генерала от возмущения даже брови полезли на лоб. С частными просьбами было принято обращаться в другое время, и каждый желающий должен был заранее записаться на прием. Болога же не только обошел эту формальность, но и нарушил установленный этикет и регламент аудиенции. Однако генералу Каргу не хотелось гневаться на только что отличившегося офицера; скрепя сердце он осклабился своей волчьей пастью и сказал:

– Говори, Болога, я слушаю... Мне доставит удовольствие исполнить твою просьбу...

И вдруг на Апостола будто нашло озарение: он понял, что ничего не добьется своей просьбой, что просьба его покажется генералу в высшей степени нелепой и тем самым подозрительной. Холодный пот выступил у него на лбу. Он растерялся, умолк, не зная, как поступить, и понурил голову, как провинившийся школьник. Генерал недоумевающе смотрел на него и ждал. Прошло около минуты. Молчать и дальше было нельзя, нужно было на что-то решиться, и Апостол решился. Он поднял голову и хрипловатым, будто после сна, голосом произнес:

– Ваше превосходительство... Мне сказали... я узнал, что нашу дивизию переводят на другой фронт... Если так, то я желал бы... мне бы хотелось... я бы просил...

– Просите, Полога, смелей, смелей! – подбодрил его генерал Карг, не понимая, куда он клонит.

– Оставьте... Позвольте мне остаться на этом участке фронта, – наконец выдавил Апостол душившую его фразу. – Мне необходимо... или отправьте меня на итальянский фронт...

Генерал, все еще ничего не понимая, досадливо взглянул на поручика, усы у него, казалось, еще больше встопорщились.

– Что ж, оставайтесь... Хотя мне жаль терять такого храброго солдата... Но если уж вам так хочется... Оставайтесь... Хотя здесь все-таки лучше, чем в Италии...

– Готов и туда, ваше превосходительство! Я был уже несколько месяцев на Добердо, и уж лучше...

Лицо Апостола просияло; казалось, гора свалилась у него с плеч. Он благодарно взглянул на командующего и облегченно вздохнул.

– Оставайтесь, оставайтесь... – задумчиво повторял генерал Карг. – Хотя я предпочел бы, чтобы вы служили y меня... Нам предстоит высокая миссия сражаться в Трансильвании!.. Это обезьянье племя... валахи осмелились выступить против империи... Ну и всыплем мы им!..

И тут его осенила внезапная догадка, он нахмурил лоб и, отступив на несколько шагов, взглянул на поручика острым, буравящим взглядом ястреба, готового наброситься на добычу. Несколько секунд оба молчали. Стало так тихо, что было слышен скрип колес проезжавшей где-то совсем вдалеке телеги. Перед окном кабинета, облепив ветки ясеня, весело гомонили воробьи. Апостол даже зажмурился, чтобы не видеть этого устремленного на него кровожадного, ястребиного взгляда.

– Вы что же... румын? – пролаял вопросительно генерал.

– Так точно, румын, ваше превосходительство! – не задумываясь, ответил Апостол.

– Румын?! – угрожающе переспросил генерал, как бы ожидая, что Болога передумает и исправит ответ.

– Румын! – уверенно и твердо подтвердил Апостол и расправил плечи.

– И вам кажется, сударь, что вы просите о маленькой услуге?.. – ястребиный взгляд снова пробуравил его насквозь, – Вы, очевидно, считаете свою просьбу вполне невинной?.. Так? Вы полагаете, что между врагами нашего отечества существует некое различие? Так?..

Апостол, не дрогнув, выдержал этот инквизиторский взгляд и сам удивился своему хладнокровию и дерзости. С такой же стойкостью он вел себя во время вражеской осады и атаки, хотя знал, что на этот раз враг силен и грозен и сломить его не удастся. Спокойно и твердо отвечал он на все вопросы, словно перед ним был не суровый и беспощадный генерал Карг, а какой-нибудь добрейший и благорасположенный друг-приятель.