Лес повешенных

Когда он открыл их, ему казалось, что прошла бездна времени, может быть, вечность! С улицы доносились голоса, народ возвращался с вечерни. Апостол хотел было подняться, однако передумал, но спустя миг опять затревожился. «А не дождаться ли ее лучше во дворе?» И вдруг услышал ее приближающиеся шаги. Он и не подозревал, что различит их среди десятков других... В ночной тиши шаги эти были особенно отчетливы: Илона вошла в калитку, подошла к дому, внезапно остановилась, очевидно, раздумывая... Апостол затрепетал от волнения, бешено заколотилось сердце и, ничего, кроме этого стука, он уже не слышал... Тихонько скрипнув, дверь в его комнату внезапно приоткрылась, легкая тень скользнула в нее и замерла у порога... Апостол затаился, боясь спугнуть ее случайным движением. Время тянулось чрезвычайно медленно... «Почему она не затворяет дверь?» – тревожно подумал он и тут же услышал едва уловимый скрежет задвигаемого засова. Сердце захлестнула волна радости...

Неожиданно в сенях раздался тяжелый топот чьих-то шагов. Застыли, замерли, окаменели оба, разделенные темнотой, точно сейчас их должны были застать врасплох... Однако шаги, прогрохотав еще немного, удалились, затихли: Петре ушел спать в сарай... Апостол напряг слух, услышал тихий шелест юбки. Илона подошла к самой кровати, остановилась в нерешительности. Апостолу казалось, что ему передается ее страх, биение ее сердца... Он протянул руку и нечаянно коснулся ее груди, упругой, трепещущей, горячей, несмотря на бархатную безрукавку. Девушка слабо вскрикнула.

– Илона! Дикарка! Серна! – нежно, еле сдерживая волнение, заговорил он, беря ее за руку и пытаясь привлечь к себе.

– Мне страшно... страшно... – Она упиралась так, словно и в самом деле, не удерживай он ее, метнулась бы обратно к двери и ушла.

Но Апостол крепко держал ее за руку, не отпуская, тихонько тянул, влек, приближал. Он уже чувствовал ее напряженное дыхание, слышал, как от дрожи постукивают у нее зубы.

– Ах!.. Все едино!.. Хоть смерть!.. – выдохнув, молвила девушка и кинулась в его жаждущие объятия...

5

На другой день он покоя себе не находил, на душе было и мрачно, и гадко, и скверно, как с похмелья, после дикой попойки. Делать он ничего не мог. В канцелярии без конца придирался к писарям, заставлял по два, по три раза переписывать казенные бумаги и даже на агнца Петре накинулся ни за что ни про что, из-за какого-то пустяка, чем немало удивил и озадачил бедного денщика. В конце концов, дойдя до полного исступления, он выскочил во двор, решив, что свежий воздух пойдет ему только на пользу...

«Как ты посмел... как посмел... такое чистое, невинное существо! Как же ты посмел!..» – ругал он себя нещадно.

Вдруг он заметил Илону. Она шла навстречу, сияющая и спокойная, ласково улыбаясь ему кроткой, чуть застенчивой улыбкой.

– Илона!.. Ты не жалеешь? – спросил он тихо.

– Не-е-е... – все так же улыбаясь, ответила она.

– Ты мне веришь, Илона? – с дрожью в голосе спросил он.

– Да!.. – твердо сказала девушка, глядя на него ясным, доверчивым взглядом.

Лицо ее светилось такой проникновенной решимостью, будто ничего уже в мире не осталось, что могло бы помешать ей любить. Глядя на нее, Апостол и сам начал оттаивать, успокаиваться, свет забрезжил в душе, вытесняя гнетущий мрак. И у него лицо разгладилось и осветилось такой же, как у нее, безмятежной и счастливой улыбкой. С новой силой он ощутил, что любит, беззаветно, самозабвенно, и на всем белом, свете нет ничего дороже этой бесхитростной любящей крестьянской девочки. И на короткий, очень короткий миг ему вдруг показалось, что в мире ничего больше нет, только он и бог.

– Идти мне надо, – вторглась Илона в его мысли. – Куличи печь... яйца красить... Завтра разговляться...

Но ушла она не сразу, постояла еще немного, глядя ему в глаза нежно, ласкающе и виновато... Потом упорхнула, обдав теплом дыхания и звонким веселым смехом.

Из открытого окна канцелярии до него донеслись слова, сказанные вполголоса фельдфебелем:

– А поручик-то, кажись, на хозяйскую дочку пялится?

– Еще бы не пялиться! – хмыкнув, ответил капрал. – Девка но всем статьям!..

Апостол грозно глянул в окно – оба, склонившись, усердно заскрипели перьями... И вдруг удивительная мысль пришла ему в голову.

«А не рано ли? – спросил он себя, и сам себе ответил: – Да уж какое там – рано...»

Со двора он выбежал с такой прытью, что не прошло и пяти минут, как перед ним оказалась поповская калитка. Ботяну с непокрытой головой, спиной к улице, толковал с кем-то. Апостол вихрем ворвался во двор. Услышав стук калитки, Константин обернулся, солнце брызнуло ему в лицо ярким светом, на миг ослепив, он заслонился ладонью, но, вглядываясь, все еще продолжал говорить, хотя сам уже решительно шагал навстречу гостю. Узнав Апостола, он несказанно обрадовался, чего Апостол, по правде говоря, никак не ожидал, памятуя о прежней их встрече. «Чтоб тебе месяц назад меня так встретить!» – подумалось ему.

– Апостол! Дружище! Как хорошо, что ты пришел! Как хорошо! – воскликнул Константин, радуясь так, словно не виделись они со школьной скамьи.