Лес повешенных

Илона уже не пряталась от Апостола, старалась быть у него на глазах. Суетилась, хлопотала по хозяйству, резво носилась туда-сюда по двору, однако в комнату «господина офицера» заглядывать избегала, опасаясь, как бы ее ненароком там не застал отец, но еще больше из-за того, что ей все непосильнее было уклоняться от сладостных объятий Апостола. За два дня она всего лишь дважды позволила себе туда зайти по делу, и оба раза Апостол каким-то собачьим чутьем угадывал, что она там, тут же выскакивал из канцелярии, мчался следом, обнимал и целовал ее так жарко, что у нее замирало сердце и голова шла кругом. Правда, случилось это всего лишь раз, так как в другой помешал неожиданно вошедший Петре.

На исходе третьего дня могильщик отправлялся в Фэджет, пообещав вернуться в субботу. Под Фэджетом у него была полоска под кукурузу, и собирался он вспахать ее, взяв у шурина волов и плуг, чтобы с легким сердцем, спокойно отпраздновать святую пасху. Апостол совсем забыл, что идет страстная неделя, хотя мать перед отъездом напоминала ему и наказывала непременно сходить в церковь. Апостол поинтересовался у Видора, как у них тут обычно празднуют, но слушал рассеянно, потому что все его мысли были совсем о другом: Илона останется одна в доме. Как только могильщик отбыл, Апостол ринулся ее разыскивать, но нигде не нашел; остался поджидать ее во дворе, но и тут потерпел неудачу. Девушка будто сквозь землю провалилась. Апостол был в отчаянии. Больше всего он опасался, что она заночует у кого-нибудь из соседей или родни. Однако за ужином, разговаривая с ним, Петре сказал, что «девка какая-то помешанная», заперлась в задней комнате и носа оттуда не кажет...

Все следующее утро и весь день Апостол ходил мрачнее черной тучи. Илона не показывалась, она ни разу так и не покинула своего добровольного заточения. Однако поздно вечером, выходя из канцелярии, он неожиданно столкнулся с ней в сенях лицом к лицу и несказанно обрадовался. Одетая по-праздничному, в новом ярко-зеленом платке и красной бархатной безрукавке в талию, будто затянутая в корсет, стройная, статная, с высокой, красиво очерченной девической грудью, стояла она перед ним вполоборота, затаенная, загадочная. Писари давным-давно ушли, Петре возился в комнате, распевая во весь голос псалмы... Робко протянул руку Апостол, желая только слегка коснуться ее, но девушка остановила его строгим, властным взглядом. И следа не осталось в ее лице от той приветливой, ласковой улыбки, с какой она встречала его раньше. Сейчас она казалась даже недовольной, пожалуй, сердитой, досадуя, что ей помешали спокойно и незаметно уйти. Пораженный такой переменой, Апостол совсем приуныл. Так и стояли они друг против друга, не говоря ни слова, слушая громкое пение денщика, доносившееся из-за закрытой двери.

– Ты избегаешь меня, Илона? – спросил Апостол упавшим голосом.

Намеренно или не услышав его, она ничего не ответила... Однако губы у нее дрогнули от близких слез, глаза опустились долу. Увидев в этом знак прежнего расположения, Апостол вновь протянул руку, но Илона опять отстранилась, мягко, осторожно отвела ее в сторону.

– Не надо, – сказала, – Я в церкву иду... Нынче страстная пятница... а там светло христово воскресение... Пасха...

Апостол стоял в нерешительности, скованный ее неприступностью, чистотой и набожностью; затравленным взглядом скользнул он по ее смуглому лицу, ярким губам, стройной, высокой шее и остановился на выпуклой, дерзко и красиво очерченной груди, готовой вот-вот освободиться от стеснившей ее одежды. Она одна как бы напоминала о присутствии соблазнительной плоти в этом целиком устремленном в духовность очаровательном существе. Обрадованный своим неожиданным открытием, Апостол в порыве восторга схватил девушку за плечи, привлек к себе и горячо задышал ей в лицо, сам еще толком не осознавая, о чем он ее просит:

– Илона... после церкви... приди ко мне!..

Девушка вздрогнула и в страхе замерла, не в силах шевельнуться, руки у нее безвольно повисли. Апостол задышал еще жарче, настойчивей, требовательней, стараясь как можно глубже проникнуть взглядом в ее испуганные глаза.

Она не отвечала, но это было уже иное молчание: не силы – слабости. Вся она пребывала во власти неудержимого, одурманивающего, сладкого плена. Она как бы осознавала, что теперь посягает на нее нечто такое, чего нельзя отстранить рукой или словом, – могущественное, повелевающее, грозное, по силе, может быть, равное богу...

Апостол крепко обнял ее и с такой жадностью поцеловал, будто собирался выпить ее душу до конца, до дна, до последней капельки...

– Так ты придешь? Илона!.. – спросил он, отпуская ее.

– Господи владыко!.. Спаси и помилуй!.. – пролепетала девушка.

– Придешь?.. Придешь?.. – настойчиво повторял Апостол, глядя, как она, шатаясь, тычется в стены, ища выхода из сеней.