Лес повешенных

Зов был столь требовательный и властный, что девушка тут же пришла и, почувствовав неладное, остановилась у дверей, обеспокоенно глядя то на отца, то на квартиранта. Чем больше она приглядывалась, тем больше пугалась и в какой-то миг даже спрятала за спину руки, перепачканные краской, потому что красила к пасхе яйца. Видор подошел к ней и, глядя в упор, сказал, что господин поручик делает ей честь, сватается, и если она согласна, то он, Видор, готов их благословить. Илона побледнела как смерть, мельком взглянула на Апостола и в голос разрыдалась. Сколько ни бился отец, сколько ни пытался то ласково, то строго услышать от нее хоть словечко, но так ничего и не добился.

– Ежели бабу заколоколило, ее не скоро остановишь, – досадливо махнул он рукой. – Баба, она баба и есть! Да чего у нее спрашивать? Как сам скажу, так оно и будет!

Он еще раз поглядел в ясные голубые глаза Апостола, подошел и крепко пожал ему руку.

– Большую честь вы нам оказываете, господин поручик. Благослови вас бог, будьте счастливы!

Сам не свой от радости, Апостол бросился к девушке, которая, стыдливо прикрывшись передником, никак не могла унять слез.

– Илона, – спросил он нежно, – ну, скажи словечко, согласна ты стать моей невестой?.. Я тебя не неволю, как скажешь, так...

Девушка открыла заплаканное, красное от слез лицо и улыбнулась такой счастливой улыбкой, что никаких слов и не надобилось.

Апостол обнял ее и расцеловал в обе щеки.

– Раз так, пойдем к батюшке, пусть он нас обручит, как положено, – сказал он, облизнув губы и ощутив солоноватый вкус слез.

Видор с дочерью пошли переодеться, а поручик вернулся в канцелярию и как ни в чем не бывало принялся опять разбирать деловые бумаги. Спустя полчаса заглянул в канцелярию Видор и сказал, что они с дочкой готовы. Оба они были разнаряжены по-праздничному. Девушка одета так же, как вчера: зеленая косынка, красная бархатная безрукавка, плотно облегающая ее стройную ладную фигурку.

При виде Апостола, да еще в сопровождении могильщика Видора с дочерью, священник весьма удивился и даже слегка испугался.

– Что-нибудь случилось, Апостол? – обеспокоенно спросил он у приятеля. – И трех часов не прошло, как мы виделись... Что с тобой?

– Ты наставил меня, святой отец, – поспешил успокоить его Апостол, – и мы пришли под твое благословение...

Ничего не поняв, Ботяну пригласил их в дом, в ту самую комнату, где Апостол уже бывал. Священнику с трудом растолковали, зачем они пришли. Он еще немного помедлил, недоверчиво поглядел на всех троих и вдруг со всех ног бросился в другую комнату и вернулся с епитрахилью, крестом и молитвенником.

– Да благословит господь вашу любовь, дети мои! – тихо и растроганно произнес он.

Открыв молитвенник, он торжественно и проникновенно прочел молитву, протянул обручаемым крест для целования, потом и они поцеловались, и священник сказал несколько назидательных слов невесте, призывая хранить ниспосланное ей счастье, ибо исходит оно от господа. Девушка опять всплакнула, и Видор гоже прослезился...

– А теперь по обычаю предков в честь такого счастливого события неплохо бы выпить но стаканчику вина, – сказал священник, и тут же, очевидно предупрежденная заранее, служанка принесла бутылку и несколько стаканов, а вслед за ней явилась и сгоравшая от любопытства попадья.

– Представь себе, кисанька, наш друг женится на Илоне! – радостно сообщил священник, наполняя стаканы.

Потрясенная до глубины души, матушка на миг онемела, потом бросилась горячо поздравлять обрученных, щедро нахваливая Илону, превознося ее благонравие и целомудрие, и тут же увлекла невесту за собой, торопясь удовлетворить естественное женское любопытство, чему Апостол очень обрадовался, ибо был избавлен от необходимости отвечать «кисаньке».

Когда мужчины остались одни, священник полушепотом сообщил страшную новость, которую узнал от военного, квартировавшего по соседству. Тот только что вернулся из Фэджета и рассказал, что в штаб дивизии привели троих крестьян, обвиняют их в шпионаже и давней связи с неприятелем.

Могильщик тут же подтвердил, он сам своими глазами видел задержанных, когда их провели на допрос к генералу, потому как стоит он на квартире у шурина, да и шурин, как он есть там староста, еще две недели назад предупредил все села, что командование запретило крестьянам находиться вблизи линии фронта, да разве ж мужики послушают, все равно ходили, кто косить, кто скотину пасти, и солдаты смотрели на эти прогулки сквозь пальцы... Однако дивизия к чему-то готовится, а все, что ни происходит на этой стороне, становится сразу же известным на той. Претор решил, что тут не обходится без шпионажа, и сумел убедить командующего. А как привели тех троих к генералу, он, досадуя на то, что прервали его сон среди ночи, велел всех троих для острастки повесить. Завтра утречком суд, а уж что их повесят сомневаться не приходится, раз главный генерал приказал, кто ж его осмелится ослушаться?