Лес шуметь не перестал...

Из Явлея Канаев пришел пешком. Перед сельским Советом стояла группа мужиков. Завидев Канаева, они двинулись к нему, но по выражению его лица поняли все и сняли шапки, склонили головы.

Вскоре перед сельским Советом собралась толпа. Пришли мужчины, женщины — молодые, старые. Канаев молча поднялся на крыльцо. Из сельского Совета ему навстречу вышел Пахом Гарузов.

— Траурный флаг не вывесил, тебя ждал, — сказал он. — Может, думаю… — Он отвернулся, чтобы скрыть слезы. — Не верится, Григорий Константиныч…

Канаев повернулся к народу, снял шапку. Сразу стало тихо, как в пустой избе.

— Старики! Умер Ленин, — проговорил он и помолчал, сдерживая волнение.

По рядам прошло легкое движение. Люди сдвинулись ближе к друг другу и ссутулились, словно приняв на свои плечи непомерную тяжесть. Сквозь мутную пелену, застилавшую глаза, Канаев видел наклоненные головы, хмурые морщинистые лица. Откуда-то из задних рядов донеслось женское всхлипывание.

— Товарищи! — опять заговорил Канаев. — Ленин умер, велика потеря, неизмеримо велика, но дело его будет всегда жить, оно не умрет никогда! Он, товарищи, останется у нас в сердцах и всегда будет с нами, в сердцах детей наших и внуков!..

Канаев говорил и видел, как у многих по бородатым лицам текли слезы, и какую силу надо было иметь, чтобы сдержать их! Он говорил и слышал, как над самой его головой затрепетал красный флаг с черными каемками по краям…

Давно уже Канаев кончил свою недлинную речь, а люди все еще стояли, словно ожидая чего-то, боясь остаться наедине со своими мыслями.

В тот же вечер два человека принесли Канаеву заявления о вступлении в партию, через несколько дней — еще три человека. Так в Наймане родилась ячейка партии. В ней, кроме Канаева и Пахома Гарузова, теперь были Василий Дракин, Надежкин, Стенькин, Сульдин, Татьяна Михайловна.

Глава вторая

Вчера взятая невеста,

Недавно взятая девушка…

(Из эрзянской народной песни)

1

На одном из ближайших собраний ячейка решила рекомендовать правлению кооператива построить общественную мельницу и просить волисполком взять пустующий дом Артемия Осиповича под клуб для найманской молодежи.

Решение о постройке общественной мельницы пайщики кооператива встретили с радостью. Выбор места для мельницы и строительство поручили Лабырю.

Многих смутило это назначение. Кто не знал пустомелю Лабыря! Но он показал себя настоящим организатором, собрал артель плотников. А это было нелегкое дело, так как работать предстояло бесплатно. Кооператив еще только-только становился на ноги, и свободных средств не было.

Весть о строительстве мельницы стала известна и Кондратию Салдину. «Теперь это уж под меня яму копают», — думал он. Вначале кооперация его не очень встревожила. Но теперь Кондратий начал понимать, что она представляет собой и чем она угрожает ему в будущем.

— Хватит! — однажды сказал он куму Лаврентию. — У пташки надо подрезать крылья, уж больно высоко стала летать.

— А-а, понял, кум. Помнишь, что ты мне говорил? А теперь и сам к тому пришел. Давно бы надо подрезать.

— И теперь не опоздали. Коли мы его на свою сторону не сумели склонить — словом сломаем…

— Э-эх, кум, только говорим, дела же никакого нет. Видишь, как растет эта кипирация. До сего дня помню слова бачки: громом поразить надо!

— Погоди, время подойдет — и дело будет, — успокаивал Кондратий.

Привлечь на свою сторону Канаева уже пробовали не раз. Подсылали к нему верных людей, придумывали разные причины, чтобы сблизиться с ним. Не однажды Кондратий и сам встречался с Канаевым. Но все это ни к чему не привело. Последний разговор с Канаевым окончательно убедил Кондратия, что все его попытки — пустое занятие.

Как-то раз Кондратий зашел в Совет уплатить налог. Канаев был один. Редко так бывало в сельсовете. Кондратий решил этим воспользоваться.

— Пуре[17] у меня удалось, Константиныч, зашел бы как-нибудь проведать. Или, может, не смеешь? Лишних людей у меня в доме не бывает, все свои…

Канаев усмехнулся в ответ.

— Или, может, меня не считаешь найманским! Ко всем мужикам запросто заходишь, только меня почему-то минуешь.

— Как не считать тебя найманским жителем, коли в Наймане живешь? — отозвался Канаев. — И зайти к тебе можно. Обязательно как-нибудь зайду.

Кондратий переступил с ноги на ногу и, положив на живот руки, крепко сжал пальцы.

— И я так думаю. Отчего бы тебе не зайти, что в этом плохого? Да коли уж на то пошло — мы с тобой немного даже родня…

— Родня, говоришь?

— Моя первая жена была взята из вашего рода.

— Это та, которую ты мельничным жерновом придавил?

— Бог с тобой, Григорий Константиныч, как это я ее придавил? Все село знает: своей смертью умерла…

— Вот что, — сдвинув брови, оборвал его Канаев. — Оставим этот разговор. Никакая я тебе не родня. Вот зайти к тебе обязательно зайду, дело есть…

Улыбка на губах Кондратия сразу же стерлась.