Лес шуметь не перестал...

— Вот тебе, кум, моя рука, вот другая. Я с тобой ни о чем не говорил. Коли ты открылся Ваське Черному, с ним и действуй заодно, меня же в это дело не путай.

Лаврентий от удивления вытаращил глаза.

— Что с тобой, кум?

— Ничего. Об этом мы с тобой не говорили.

— Погоди, погоди, сначала хотел тому, другому сказать, теперь же боишься одного Васьки.

— Дурнов Иван не Васька Черный.

— Но Васька в моих руках: куда хочу, туда и поверну его.

— Ну и верти им на доброе здоровье.

Кончился у них разговор небольшой размолвкой. Лаврентий ушел, Кондратий еще некоторое время оставался сидеть у стола, зажав в кулак свою жидкую бороденку. «Дела и без меня ладом идут», — подумал он и оглядел стол. Вылил из стакана Лаврентия недопитую водку обратно в бутылку, спрятал бутылку в шкафчик и пошел за голландку. Через минуту оттуда донесся его громкий храп.

2

Спустя неделю после размолвки между кумовьями Лаврентий ездил в город за товаром для своей лавчонки. С собой он взял и Ваську. Обратно в Найман возвращались поздно. Явлей проехали, когда уже совсем стемнело. Пара лошадей весело бежала домой, таща громоздкие розвальни. Васька правил, а Лаврентий, в теплом тулупе, сидел к нему спиной. Всю дорогу он подбивал его на задуманное им дело, однако прямо не говорил. Васька ему также отвечал намеками. В перерывы разговора каждый соображал, как вести себя дальше. Откинув высокий воротник тулупа и садясь вполоборота, Лаврентий заговорил, прощупывая собеседника:

— Крутишь все вокруг кумы-то?

Васька, насупив густые брови и облокотясь на передок розвальней, не отрываясь, смотрел на темную, бегущую вдоль полозьев дорогу.

— Кондратий не мешает? — продолжал вкрадчиво Лаврентий. — А ведь ничего баба-то? Да, есть хорошие бабы. В городе они лучше. Вот я в позапрошлом году в Москву ездил — вот где бабы так бабы! Только на картинках таких рисуют. Губы у них красные, щеки в помадах, а уж все остальное — прямо загляденье.

— Чего ты понимаешь в бабах? — с нетерпением прервал его Васька.

— А что я, не мужик?

— Мало для этого быть мужиком…

— Ты постой, не обо мне здесь речь. Дашь такой бабе целковый аль, скажем, трешницу, и вся она твоя. С деньгами в городе хорошо: вина сколько хочешь, гуляй…

— Да не у всех они есть.

— Только захоти — сами в карман тебе полезут.

— Не ты ли их мне сунешь? — хитро улыбнулся Васька.

— Могу и я, только…

Он не договорил и в темноте уставился на собеседника, словно ожидая от него, чтобы тот сам досказал его мысль.

— Ты опять на то же поворачиваешь, — недовольно отозвался Васька.

Он сел поудобнее и ждал, что еще скажет Лаврентий. По обеим сторонам дороги плыли занесенные снегом поля. Полозья саней с визгом скользили по укатанной промерзшей дороге. Васька теперь смотрел в мутную даль ночи на еле различимую светлую кромку неба, где она сходилась с такими же мутными, заснеженными полями. Смотрел он и словно видел там тот загадочный город, о котором говорил ему Лаврентий, где можно хорошо пожить с деньгами, где женщины красивы и доступны. В его глазах была тоска. Но Лаврентию в темноте казалось, что они блестят несказанно жадным блеском.

— Убьешь Канаева — у тебя будут деньги, много будет денег, — проговорил Лаврентий резким шепотом.

У Васьки, видимо, уже созрел какой-то отчаянный план, и он хрипло спросил: — Сколько?

— Тыща!

Ваське давно уже надоела найманская жизнь, надоел сам Найман, который ему никогда не был ни родиной, ни теплым местом родной избы. Цыганская кровь всегда манила его куда-то вдаль, где больше воли, где он встретит новых людей, иные порядки.

— Уж больно дешево хочешь продать такого человека, как Канаев, — не сразу ответил Васька.

— А сколько же, по-твоему? — обрадовался Лаврентий, что Васька стал торговаться.

— Две, три тысячи.

— Разорить меня думаешь!

— Твоя мошна не разорится от этого, еще накопишь.

— Сердца у тебя нет, Васька. Сколько я тебя кормил, одевал, вместо отца тебе был…

— И воровать вместо отца научил?

— Мало ли на тебя я истратил, — продолжал Лаврентий, не отвечая на его замечание. — Кем бы ты был без меня?!

— Человеком!

Немного помолчали. Но Лаврентию не хотелось на этом прекращать почти законченное дело, и, возвращаясь к прерванному разговору, он повторил несколько раз:

— Пусть будет по-твоему, пусть будет по-твоему. Убьешь из моего обреза…

— Подвези-и-и-и-те! — вдруг раздалось у самых саней. Лаврентий так и застыл с разинутым ртом. Путник не стал ожидать приглашения, сам прыгнул в сани.

— Это ты, Лабыренок?! — воскликнул Васька, узнав Николая Пиляева. — Чего тебя ночью таскает?

— Поезд поздно пришел: не на станции же ночевать.

— А, понимаю, к жене торопишься.

Васька был спокоен, как будто до этого у него с Лаврентием шел самый обычный разговор. Его, видимо, совсем не беспокоило, слышал или не слышал Николай их последние слова. Но Лаврентий до сего времени не мог прийти в себя и в душе ругал неожиданного попутчика. «Чтоб тебя сто морозов обморозили где-нибудь в пустом поле», — шептал он себе под нос.

— Ты теперь совсем или только на побывку? — спросил Васька.

— Там видно будет, пока на каникулы отпустили, — ответил Николай.