Лес шуметь не перестал...

В последнее время Канаев всерьез взялся за Кондратия: уговорил Егора Петухова подать на него в суд и взыскать дополнительную плату за работу, заставил заключить с мельником договор и выплачивать ему два пуда муки в месяц, да еще кормить его. «Попробуй живи при таких порядках, — рассуждал огорченный Кондратий, — а Лаврентий все медлит!» Нет, совсем было бы неплохо еще кого-нибудь натравить на Канаева. Про свои несчастья Кондратий задумал рассказать Ивану Дурнову, кстати, внушить ему, что и с ним такое же может произойти.

Обширный двор Ивана Дурнова всегда был чист и подметен. Направо от широких ворот стояли одна к другой три конюшни, рубленные из дубовых бревен. В них находились жеребец и две рабочие лошади. Две коровы помещались в коровнике ближе к огороду. Отдельную пристройку занимал огромный породистый бык. До полусотни овец гуляли по широкому двору. Стадо свиней откармливал Иван и каждое лето для них нанимал отдельного пастуха. Всю зиму почти на каждый базар вывозил он продавать по нескольку свиных тушек. Жил Иван крепко, разбогатев главным образом за последние два-три года.

Когда во двор к Дурновым вошел Кондратий, сам Иван стоял на крыльце сеней, в зипуне из толстого домотканого сукна, и во весь голос ругал сына и зятя, вывозивших на двух подводах со двора навоз.

— Добрый день, Иван Данилыч! — сказал Кондратий и поднялся на крыльцо, чтобы пожать руку Ивана.

— Молодые, все учить их надо, — бросил тот пришедшему и добавил: — Пройди в избу.

Затем обернулся к своим и крикнул:

— Соберите из-под ног лошадей сено, не видите — топчутся по нему.

Сын Ивана Павел, рослый парень, наклонился подобрать упавший клок сена. Зять Дмитрий бросал в сани навоз из большой кучи посередине двора и время от времени исподлобья посматривал в сторону тестя.

Иван взял Кондратия под руку, и они вместе вошли в сени.

— Чего, знаком, редко заходишь? — спросил Иван.

Кондратий не сразу нашелся. Но Иван и не ожидал ответа. Он тут же заговорил о последних новостях:

— Начинают, говоришь, строить мельницу? Возле твоей чески строят?

— Ты уж молчи об этом, — недовольно буркнул Кондратий.

Они прошли в переднюю избу. Из задней слышалось блеяние ягнят и мычание телят.

— Там у меня целый скотный двор, — сказал Иван, кивнув в сторону задней избы. — Как поживаешь, знаком? Никак, с самого рождества мы с тобой не виделись?

— Какая уж теперь у нас жизнь, и не спрашивай, — махнул рукой Кондратий. — Каждый день новая напасть. Жду вызова в суд.

— Слышал, слышал, знаком. Теперь того и смотри сдерут с тебя. Как же ты со своим умом не сумел заткнуть глотку этому Петуху? Сунул бы ему пудика три-четыре, и все тут. Не те времена, знаком, не те, надо действовать умеючи. Вот я сам: работников не держу, и не дай господь с ними связываться.

— Но у тебя зять живет, а он чем хуже работника? Да сын. Я же как есть один. Да и не в том деле. Ты говоришь: сунул бы ему. Сунул, Данилыч, но, знать, маловато. Им сколько хочешь сунь, все равно их не насытишь.

— Правильны твои слова, знаком, их не насытишь, — сказал Иван, вешая зипун. — Ты сними шубу-то, у нас тепло. Или ты ненадолго?

— Посижу, торопиться некуда, — ответил Кондратий.

— Налогом больно уж давят, только успевай платить. Не успеешь одни деньги отнести, глядишь, какие-то еще просят. Когда же этому конец-то будет? — заговорил Иван, когда они подсели к столу. — Я, знаком, все понемногу выплачиваю, думаю, может, скостят сколько-нибудь или простят. Одних недоимок года за два страсть сколько накопилось. Не знаю, что теперь со мной будут делать? Как ты, знаком, думаешь?

— Чего же здесь думать, сдерут с тебя, с лихвой сдерут, — ответил Кондратий и, помолчав, заговорил медленно и наставительно. — Я, Иван Данилыч, думаю, что все это исходит от местного начальства. Вспомни, как было при Чиндянове, ведь совсем не то было. Нет, пока этот председатель сидит в Совете — нам житья не будет.

— Крепко он, знаком, засел там, добром его не выведешь оттудова, — значительно, с расстановкой сказал Иван.

«Ага, — отметил про себя Кондратий. — И этот по-другому заговорил».

— Не выведешь, Данилыч, — вслух сказал он. — Я, грешным делом, думал, что после смерти самого главного в Москве кое-что переменится. Ан нет…

— Хуже, знаком, стало, хуже — подхватил Иван. — Раньше хоть с налогом так не торопили, а сейчас прямо с ножом к глотке подступают…

Из задней избы вошла жена Ивана, Варвара. Она прошлась к переднему окну, позванивая светлыми бляшками на пулае. В длинной белой рубахе, вышитой ярко-красными нитками, в малиновых рукавах, она в сорок пять лет была статной и красивой. Хотела сесть на лавку, но, поймав на себе пристальный взгляд мужа, остановилась.

— Не помешала вашему разговору?

— Зачем помешала? — заторопился ответить Кондратий. — У нас с Данилычем нет тайных слов.

Но Иван продолжал смотреть на нее, и она, мельком взглянув в окно, направилась обратно в заднюю избу.

— Самовар бы поставила, — сказал ей вслед Иван. А когда они опять остались вдвоем, он обратился к Кондратию: — Я понял, знаком, что жизнь сама никогда не меняет свои порядки, изменяют их люди.