Лес шуметь не перестал...

«Наш человек, весь как есть наш», — повторял про себя Кондратий, слушая Ивана.

Почти до самых сумерек задержался Кондратий у Ивана Дурнова, очень довольный состоявшейся беседой. Он убедился, что Дурнов — человек основательный, не то что Лаврентий. На него положиться можно. Его слово твердое, рука у него не дрогнет.

— Вот где у меня сидит этот сельский председатель, — сказал Иван, показывая себе на красную шею со вздутыми венами, когда провожал Кондратия.

Кондратий улыбнулся в бороду, пожимая его широкую тяжелую ладонь. «Да, — рассуждал он сам с собой, — нам с этим Канаевым не топтать одну землю, кому-то надо лечь в нее». Дело складывалось надежно: не тот, так этот.

2

Елены не было, когда Кондратий вернулся домой. На печи охала мать. Под скупым светом сумеречного окна сидела с книжкой Надя.

— Хватит читать, темнеет уже, — сказал он дочери и обратился к матери: — Ты чего-то опять заохала?

— Ох, знать, к непогоде, все тело ломит. Баню бы хоть истопили.

— Елена куда вышла?

— Елена сама не знает, где она ходит-бродит, — с оханием ответила старуха. — Ни днем ни ночью на нее удержу нет… От людей стыдно.

— О каком стыде говоришь? — недовольно сказал Кондратий.

— Один ты спрашиваешь, какой стыд. Не видят, знать, твои глаза, что делает твоя жена? Посмешищем скоро станешь.

Кондратий сердито кашлянул и покосился на дочь. Девочка перестала читать и слушала бабушку.

— Молчи там, на печи! — прикрикнул он на мать и торопливо прошел в переднюю.

Он давно уже замечал, что Елена часто вечерами подолгу пропадает, но как-то все недосуг было поинтересоваться, куда она ходит. Жалобы матери на Елену всегда вызывали досаду, неприятно было слышать про нее и сейчас. Он дал себе слово поговорить с женой сегодня же. Немного погодя он опять вышел в заднюю избу.

— Баню бы мне, Кондратий, истопили, — стала просить мать.

— Сам, что ли, пойду баню тебе топить?!

— Иди попроси Аксинью.

Кондратий нехотя вышел из избы. К Аксинье — сестре покойного Артемия Осиповича — надо было идти мимо клуба, которого Кондратий равнодушно не мог видеть. Но что делать? Пришлось. Аксинья любила париться в бане и не заставила уговаривать себя. Схватив ведро, она вышла одновременно с Кондратием.

— Шумят все, — сказал Кондратий, кивнув в сторону кирпичного дома.

— Шумят, провались они в преисподнюю. Думала, после смерти брата дом мне достанется, ан нет — выжили меня оттуда, треклятые. Как ты посоветуешь, Кондратий Иваныч, если я пойду жаловаться в Явлей или куда дальше, вернут мне этот дом?

— Куда ни пойдешь — одно и то же. И в Явлее ихние же друзья. Ты думаешь, они сами по себе его заняли? И в Явлее об этом знают.

Так, беседуя, они вошли во двор. Кондратий задержался здесь, чтобы дать корму лошадям. Аксинья через задние ворота вышла к бане. Оставшись без работника, Кондратий вынужден был все делать сам. Он оставил одну корову и десяток овец, хотел продать и вторую лошадь, но раздумал. Что делать в таком большом хозяйстве с одной лошадью?

Со стороны огорода донесся голос Аксиньи:

— Дверь в предбанник никак не могу открыть, наверно, замкнута изнутри!

— Изнутри? — с удивлением переспросил Кондратий и пошел к бане.

— Ты открой, а я пока схожу за водой, — сказала Аксинья и прошла во двор.

Кондратий просунул руку в проем над дверью, отомкнул задвижку, прошел в предбанник и, открыв дверь в баню, от неожиданности даже попятился: с полатей шумно спрыгнул Васька Черный, за ним — Елена. Стиснув зубы Кондратий шагнул вперед. Мимо него в тот же миг из бани прошмыгнул Васька. Елена отступила в темный угол. Некоторое время они молча стояли друг против друга.

— Ты что? — наконец сквозь зубы процедил Кондратий.

— Погоди, не шуми, кто-то еще идет, — остановила его Елена.

С ведрами вошла Аксинья. Кондратий и Елена молча вышли из бани.

Во дворе он завел жену в маленькую избушку, снял с гвоздя ременные вожжи.

— Сними шубу!

— Зачем? — испуганно проговорила Елена и нехотя стала раздеваться.

— Снимай сарафан!

— Да ты что, старик, бог с тобой, задумал? Как же я сниму сарафан? — взмолилась Елена.

— Снимай, тебе говорят, сарафан! — неистово крикнул Кондратий и начал хлестать жену.

Но вожжи путались у него в руках. Елена схватила их. Кондратий сорвал со стены кнут. Елена протянула руки. Кнут ожег ее по рукам, она быстро их отдернула и взвыла от боли. Она никак не ожидала такого проворства от Кондратия. Защищая лицо, она наклонилась, и кнут со свистом лег вдоль ее спины. Она опять взвыла и наклонилась еще ниже, снова удар — упала на колени.

— Кондрашенька, милый мой, прости меня.

Но Кондратий не слушал. С пеной на тонких губах он хлестал и хлестал ее. Елена отчаянно вскрикивала и запекшимися губами просила:

— Кондрашенька, милый, не надо, больше не буду!.. Наконец, не выдержав, она вскочила на ноги и, метнувшись к двери, открыла ее ударом плеча. Кондратий бросился за ней, повторяя:

— Не будешь! Не будешь!

Он гонялся за ней по двору и, настигая, хлестал кнутом. Из огорода в щель ворот на них с любопытством смотрела монашка Аксинья.

3