Лес шуметь не перестал...

К столу подошел невысокого роста мужик лет двадцати восьми в зипуне из домотканого сукна. Канаев посмотрел на его мозолистые руки и пододвинул стул, пригласил сесть.

— Я и постою, не устал.

— Садись, садись! — сказал Канаев. — У меня с тобой будет разговор.

— И я, Григорий Константиныч, давно хочу с тобой поговорить, да вот недосуг, — сказал Дмитрий, немного осмелев.

— Конечно, недосуг, — поддержал его Канаев. — У Дурнова хозяйство большое, нужна очень крепкая спина, чтобы сдержать его тяжесть… У него все живешь?

— У него, — ответил Дмитрий. — Вот как раз об этом я и пришел потолковать с тобой, Григорий Константиныч. Ведь что получается: мы с женой вдвоем, почитай, день и ночь работаем, а насчет платы и не заикайся, работаем за харчи. И одежды никакой нету. Вот, все тут, — показал он на свой зипун. — И в церковь в нем хожу, и работаю в нем. Сынок мой тоже, седьмой годок ему пошел, а он наравне со взрослым во дворе работает…

— Погоди, погоди, — перебил его Канаев. — А что же ты в своем доме не живешь? Ведь дом-то у тебя цел?

— Дом-то, почитай, весь растащили, — как будто себе сказал Дмитрий. — Опять же: жить в своем доме — лошади нет, коровка в позапрошлом году пала. Ведь мы с женой к тому только на одно лето пошли было работать, думали — родной человек, все чем-нибудь поможет, и вот теперь четвертый год из его двора выйти не можем. И не только с нами так, он и своего сына заездил. Ну, сын ладно, когда-никогда сам хозяином будет, но мы-то…

— Хитро действует, нечего сказать, — покачал головой Канаев. — Работников он не держит, свои батрачат: дочь, зять. Ну, да и мы не лыком шиты. Найдем на него управу. Сам-то ты что сейчас хочешь?

— Какую-нибудь плату с него, что ли… Или четыре года задаром ему работали? Думаем уйти от него, Григорий Константиныч. Но ведь он, знаешь, какой человек, от него и уйти-то добром нельзя…

— В суд надо подавать, — сказал Канаев. — Там все сделают как надо, за четыре года получишь с него.

— Хорошо ли это будет: судиться с родней-то? — нерешительно спросил Дмитрий.

— А даром четыре года работать хорошо? — сказал Канаев. — В общем, дело твое, ты сам себе хозяин, можешь и так уйти. Но я бы на твоем месте обязательно содрал с него за четыре года.

— Ну и давай как по-твоему, — согласился Дмитрий.

— Тогда заходи ко мне вечером, мы с тобой напишем бумагу, и с ней завтра качай прямо в Явлей, — подхватил Канаев. — А теперь вот что, слушай: передай своему тестю, что если он завтра не внесет все недоимки, дело передадим в суд. Хватит с нас выслушивать его обещания…

Вечером, когда в доме Дурнова легли спать, а ложились они всегда рано, Дмитрий напялил на себя зипун и тихонько вышел из избы. Осторожно и без шума прошел в чулан, взял сверху довольно большой кусок мяса и завернул его в старый мешок. Четыре года Дмитрий жил у своего тестя и за четыре года ни разу не польстился ни на одну крошку из его богатства, но на сей раз не вытерпел — взял этот кусок. Ему хотелось хоть чем-нибудь отплатить Григорию Канаеву за его доброту и внимание. Чем же другим он мог отплатить ему? Денег у него не было, вина Канаев не пьет. Иван же Дурнов от этого куска не разорится. Собственный его сын куда больше крадет: и на водку, и на сласти.

«Вот люди, — думал про себя Дмитрий, входя в незапертые двери сеней Канаева. — Не как Дурновы, воров или какого другого лихого человека не боятся…» Он положил в сенях завернутый в мешок кусок мяса и вошел в избу. У порога снял шапку и хотел перекреститься, но подумал, что, пожалуй, у них в доме не молятся, и опустил руку.

— Проходи сюда, — позвал сидящий у стола Канаев.

— Доброго здоровья, — отозвался Дмитрий и прошел к лавке.

Марья вопросительно посмотрела на него. Она не знала, зачем он пришел.

— Тебе пора уже спать, — заметила она Петьке, который вертелся у стола.

— Вот я до твоего прихода кое-что написал, — заговорил Григорий, доставая из кучи газет и бумаг исписанный лист. — Послушай…

— Напиши, что и сынок мой работал, в прошлое лето помогал бороновать, — сказал Дмитрий, когда Григорий кончил читать. — И еще укажи, что за четыре года ни копейки платы от него не получили.

Когда бумага была готова, Дмитрий попросил:

— Ты бы, Григорий Константиныч, сам и отнес эту бумагу, а то я даже не знаю, куда ее определить. Ведь мы какие люди: нигде не были, ничего не знаем…

— Могу и я, — ответил Григорий. — Только вот распишись здесь, вот на этом месте, снизу. Дмитрий взял у Григория ручку.

— Рука-то у меня дрожит. Ведь когда-то и я в школу ходил, целую зиму ходил. Как бишь «Г» пишется?

— Гусиную шею нарисуй! — крикнул со своей постели Петька.

— Спи ты, — заметила ему мать.

— А ведь правда, как гусиная шея, — обрадовался Дмитрий и склонился над бумагой.

Дмитрий недолго задержался. Григорий вышел его проводить. В сенях Дмитрий отыскал свой сверток и сунул его в руки Григория:

— Здесь вот я немного мяса тебе принес. Богаче буду, отплачу чем-нибудь побольше. Ты уж не обижайся, что мало, не свое ведь…

— О какой плате ты говоришь? — перебил его Григорий. — В уме ты или нет?!