Лес шуметь не перестал...

— Эка какой ты смелый стал! — вспыхнула Самойловна. — Раньше от тебя и слова не дождешься, а теперь вон что!.. Знать, Салдина Еленка тебя таким смелым сделала!

— Не трожьте Елену, она тут ни при чем, — твердо проговорил Захар:

— Люди знают, кто у нас дневал и ночевал, — отрезала Самойловна. — И нечего сюда путать других.

Под конец они разругались, и Самойловна ушла ни с чем.

Захар молчал. Он угрюмо курил, не поднимая головы. А про себя все же решил поговорить как следует обо всем с самой Дуняшей.

Улучив день, когда Самойловны не было дома, Захар пришел прямо к ним. Дуняша была одна. Захар еле узнал ее. Лицо у нее осунулось и покрылось большими желтыми пятнами. Особой полноты он в ней не заметил, видимо, это с ней еще не так давно началось.

— Ты что, болеешь? — спросил он, подсаживаясь к ней на лавку.

— Болею, — коротко ответила она и тут же добавила: — Не лечить ли меня пришел?

— А что у тебя такое? — продолжал спрашивать Захар, не отвечая на ее едкое замечание.

— Не знаю, сглазили, наверно.

— Да я же тебя без шуток спрашиваю. Знаешь ли, что о тебе говорят?

— Людям платка на рот не накинешь, всяк говорит, что ему вздумается.

Дуняша мельком взглянула на Захара и, криво усмехнувшись, опять опустила глаза.

— Ну мне-то должна же сказать правду, — настаивал Захар. — Может, я и виноват-то.

— Обманывать я тебя, Захар, не стану, виноват не ты. После тебя у меня ничего не было, а вот Николай…

Дуняша не докончила начатую фразу, спазм сдавил ей горло, из глаз по бледным щекам потекли слезы.

— Он же должен на тебе жениться…

— Он и разговаривать со мной не хочет, с Лизкой связался, — ответила она и совсем расплакалась.

Захар стал ее успокаивать, пообещав поговорить с Николаем. А если что, поставить об этом вопрос в ячейке. Она оживилась, наскоро вытерла слезы и подняла на него засиявшие надеждой глаза.

— Поговори, Захарушка, поговори с ним, — торопливо сказала она, шмыгая носом. — А то я руки на себя наложу, удавлюсь…

— Ну, это, ты уж брось молоть! — сказал Захар, вставая с лавки.

Он ушел от Дуняши с тяжелым сердцем. Было жалко девушку, но он не знал, как помочь ей, и было досадно, что она ни словом не обмолвилась об их любви, а больше говорила о Николае и желала только его.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Глава первая

Давайте сделаем сельское собрание,

Соберем сельский сход…

(Из эрзянской народной песни)

1

Прошел год. Заметных перемен в Наймане не произошло. Сельский Совет по-прежнему возглавлял Чиндянов. Прошлой осенью на перевыборах сторонники Чиндянова взяли верх. Найманская беднота, выдвинувшая Григория Канаева, потерпела поражение. Большинство середняков еще держалось за Чиндянова. Но это не обескуражило ни самого Канаева, ни его друзей. Они по-прежнему собирались вечерами, толкуя о разных насущных вопросах, читали газеты, изучали политграмоту. Канаев за это время хорошо присмотрелся к селу, ближе сошелся с мужиками. Конечно, много времени у него отнимала работа в своем хозяйстве, но Григорий и здесь пошел по новому пути. У него все еще не было лошади, и они, четыре семьи — канаевская, Лабыря, Цетора и соседа Лабыря — Филиппа, — работали вместе, как бы образуя небольшую артель. Это было в Наймане невиданным новшеством. Их насмешливо называли чавлейской коммуной. Но более серьезные, хозяйственные мужики с интересом присматривались к ним, отмечая, что сообща работать сподручнее.

В эту осень Григорий решил и молотьбу провести сообща. Он побывал у Ивана Дурнова, чтобы договориться с ним о конной молотилке. Непокладистый Дурнов все же уступил Григорию молотилку за пуд в день. «Десять дней молотить будете — десять пудов отвесите», — говорил он, поглаживая широкую русую бороду. Хоть и дороговато было, но пришлось согласиться. Григорий поспешил сообщить об этом своим товарищам. Он зашел к тестю. Тот его встретил у ворот.

— Никак, направляешься куда-то? — спросил Григорий.

— Да вот смотрю, в какую сторону податься, где людей побольше. Не привык один-то сидеть. Спасибо, ты завернул. Пойдем в избу.

Завидя зятя, Пелагея заторопилась.

— Иди-ка пяток яичек принеси, — сказала она Агаше и к Григорию: — Проходи, проходи вперед, Гришенька.

— Вишь, как она тебя — Гришенька, потому что ты ей любезным зятем приходишься, — заметил Лабырь. — Тещи, они любят принимать зятьев-то. Подавай на стол яичницу!

— Насчет молотьбы пришел потолковать, — сказал Григорий, присаживаясь на лавку. — Как теперь решим?

— Чего тут решать?

— Ты с ним, Гриша, о делах не толкуй, ты заставь его небылицы рассказывать, вот тут он себя покажет, — выглянула из чулана Пелагея.

Лабырь крякнул, набивая трубку. Из сеней торопливо вошла Агаша, неся в руках яички. Она смущенно стрельнула, глазами в Григория и исчезла в чулане.

— Мы уж привыкли с вами вместе, Григорий Константиныч, — отозвался Николай.

Он на скамейке у двери выправлял сбитый на сторону каблук, засунув в сапог топорище.

— Уж кто бы говорил, только не ты, — отозвалась из чулана Агаша. — Целое лето отлынивал от работы.