Лес шуметь не перестал...

— Погоди, погоди, а то ты всю самогонку у Лаврентия выпьешь и другим не оставишь, — прервал его Лабырь. — Стало быть, выпил за его здоровье? Иль, может, за другое что-нибудь?..

Степан запнулся и опять взмахнул руками.

— Да отвяжитесь вы от меня! Чего пристали? — сказал он и пробрался в дальний угол.

Кто-то проговорил:

— Давай, Гостянтин Егорыч, продолжай свою историю.

Все снова скучились вокруг Лабыря.

— Да… — начал он, посасывая трубку. — Сели это мы на явлейской станции. У всех моих товарищей, едущих со мной, были билеты, а у меня в кармане зайцы ночевали. Я залез на самую верхнюю полку и лег. Товарищей предупредил, чтобы они со мной не разговаривали: я их не знаю, они меня не видели. Сидят это они и смеются надо мной: «Поймают тебя, Лабырь, точно косого, поймают». Я же лежу и думаю: «Как же, поймали одного такого…» Проезжаем станцию, другую, третью — вошли проверять билеты. Я притворился спящим. Ну просмотрели они у людей, подошли ко мне. Дернули за ногу — я сплю. Дернули сильнее — я не шевелюсь. «Эй, ты, кажи билет!» — кричит из них главный. Молчу: «Билет!!» Молчу. Ну тут уж он меня дернул так, что я чуть с полки не слетел. «Ты что, околел?! — кричит. Встал это я потихоньку, протер глаза, приставил ладонь за ухо и кричу что есть мочи: «А-а?» Он аж уши заткнул и попятился от меня. «Билет кажи!» — кричит мне тоже что есть мочи. А я опять. «А-а?» Ну он тут стал мне знаками показывать. Долго я «не понимал», что ему надо от меня, пока не ткнул он мне под нос чей-то билет. А сам в руках держит какие-то щипчики. Жахнет, думаю, по голове этими щипчиками. А поезд все едет. Около часу проторчал он передо мной. Смотрю, очень осерчал, прямо весь дергается от злости. Билет есть, говорю, чичас отыщем, и стал расстегивать штаны. Ну, конечно, бабы, какие тут были, отворачиваться стали. Вокруг нас собрались ротозеи. Я же сижу, свесивши с полки ноги, и из штанины вытаскиваю длинное полотенце с узлами. Стал развязывать первый узел и развязывал эдак с полчасика. Они все стоят. Уйдете, думаю, не дождясь от меня билета. Повозился это я с первым узлом, берусь за второй… Плюнул проверяющий и отошел от меня. Я кричу ему вслед: «Чичас отыщем билет!» И не посмотрел в мою сторону. А у меня этих узлов в полотенце было пятнадцать штук, и в каждом бумажечки разные, медяки.

— Сколько аршин в полотенце-то было? — спросил один из слушателей.

— Четыре аршина, баба на дорогу мне отрезала. Больше трех узлов никто не выдерживал… Только когда уже к Саратову подъезжали, попался мне такой же упрямый вроде меня. Пожилой уж был, борода у него, как вот у Игнатия Иваныча: надвое идет, словно двурогие вилы. Этот старик десять узлов выстоял, но и продержал уж я его с утра до самого вечера…

— Сколько же ты до Саратова ехал? — смеясь, спросил кузнец Петр.

— Это в счет не входит, — усмехнулся и сам Лабырь.

— Любишь же ты приврать, Гостянтин, — заметил Игнатий Иванович.

Появился письмоносец с газетой. Подошли еще люди, и в избе стало многолюдно. Здесь же был и Григорий Канаев. Его попросили к столу, поближе к лампе. Как ни заманчивы были веселые рассказы Гостянтина Егорыча, все же его время прошло, и он охотно уступил место зятю. Те же слушатели, которые еще недавно весело смеялись над рассказами Лабыря, теперь тесно сгрудились вокруг Григория и внимательно слушали его чтение. В помещении Совета воцарилась тишина. Только где-то в сторонке, в темном углу, тихо похрапывал задремавший Степан.

3

Мария Канаева была женщиной домовитой. Ее мечтой было поднять свое хозяйство и жить в достатке. С приездом мужа эта мечта казалась ей вполне осуществимой. Демобилизованным красноармейцам выдавалась ссуда для приобретения скота, для постройки дома, и она рассчитывала, что и у них не позже как через год будет и лошадь, и новый дом.