Лес шуметь не перестал...

— Ну их, не хочется, на посиделках душно и тесно, ребята озоруют…

— Ты почему, Лиза, не вступаешь в комсомол?

— Я была в комсомоле, но после того как Дуняша Самойловны это… как бы тебе сказать… ну, ты понимаешь… Мама запретила мне ходить в ячейку.

— А при чем здесь ячейка?

— И в ячейке одно озорство было. Сама-то чего сегодня рано пришла и какая-то задумчивая? Скучно, наверно, тебе у нас в деревне?

— Представь, Лиза, совсем не скучно, — сказала Таня. — И я сама сначала так думала, когда ехала сюда, а вышло не так. Здесь даже очень хорошо.

— Ну уж не лучше, чем в городе, — возразила Лиза.

— В городе, конечно, шумнее. Там теперь можно было бы сходить в кино или в театр. А здесь мы вторую неделю готовим пьесу и никак не можем подготовить. Сегодня опять не собрались мои артисты. И бахвал же у вас этот Николай Пиляев. Вечером, говорит, обеспечу явку, и сам не пришел.

— Ты вон как его отшила. Он на тебя виды имел, хвалился, что его залеткой станешь.

— Этого еще недоставало, — резко сказала Таня.

— Как же, он у нас считается первым парнем, каждая девка обрадуется, если он ухаживать за ней станет, а на тебе укололся.

— Самый хороший парень из ваших ребят знаешь кто? — заговорила было Таня, но запнулась и покраснела. — Скажи, Лиза, у тебя есть ухажер? — вдруг понижая голос, спросила она.

— Один за мной ухлестывает, но мне он совсем не нравится. Ты его знаешь: Иван Дудошник, Воробьем, его называют, пастух он.

— Какое ты, Лиза, слово нехорошее сказала — ухлестывает. Ну ухаживает, что ли, а то ухлестывает. Что же, он, по-моему, неплохой парень. Лучше этого бахвала Николая.

— Тоже сказала — лучше! Да и сама-то уж и выбрала себе…

Лиза не докончила фразу, увидев, что Таня вспыхнула как кумач и с недоумением уставилась на нее.

«Откуда она может знать, если я и сама-то как следует не знаю, что у меня?» — подумала про себя Таня, а вслух сказала:

— Затараторили мы с тобой, как две пустушки, словно нам не о чем больше разговаривать. Хочешь, я вслух почитаю?

— Давай, — согласилась Лиза, устраиваясь поудобнее на постели.

Таня взяла книгу. Лиза понимала плохо, вскоре стала дремать, а потом и совсем заснула, свалившись на ноги подруге. Таня не стала ее беспокоить и продолжала читать про себя. Однако мысли ее возвращались к словам Лизы о ее выборе. «Неужели и этот уже успел похвастаться перед кем-нибудь?» — думала она.

Но какое он имел право? Разве она дала ему для этого повод? Разве она хоть чем-нибудь выказала ему свои чувства? Давала ему читать книги, беседовала с ним, но это же еще ничего не значит. «Надо будет спросить его, — решила она. — Он, несомненно, очень способный человек, но если это правда, то и он не далеко ушел от этого ихнего «первого парня». Но ей больше, не читалось. Она отложила книгу, закинув руки за голову, и вытянулась на постели, освобождая из-под Лизы ноги.

— Ой, а я заснула, — сказала та, просыпаясь. — Пойду спать.

Таня оставалась в том же положении. Под окном шуршал ветер. По мутным стеклам быстрыми струйками сбегали капли дождя. На ржавой петле тихо поскрипывал и качался ставень. Таня встала, задернула занавеску и села на постель. В первый раз за время работы в деревне ей почему-то стало скучно.

Глава третья

Легла, вздремнула, уряж, заснула,

Нехороший сон, уряж, видела…

(Из эрзянской народной песни)

1

Ноябрь выдался на редкость холодный и дождливый. Тянулись хмурые однообразные дни с длинными, темными вечерами, с серыми рассветами. Давно уже в садах осыпались пожелтевшие, вымершие листья, обнаженные деревья понуро заскучали, обливаемые холодными дождями. Не слышно вечерами на улице голосов гуляющих парней и девушек, и только изредка прорвется в глухую, темную мглу осеннего вечера одинокая песня или случайные переборы тоскующей гармоники. Молодежь в эту пору проводит время на посиделках.

Длинны и скучны осенние вечера. Уложит Марья сына в постель, убавит в лампе огонь и сядет у окна со своими безрадостными думами, ожидая запоздавшего мужа. Так же вот случалось и раньше, когда она была солдаткой. Но тогда надежда скрашивала одинокие часы ожидания. Теперь же надежды нет, и тоска одиночества больно сжимала сердце. Где бывает муж, что делает, она не знала и не понимала. Входить в подробности его повседневных занятий ей не позволяла наивная гордость, а в общем его стремления она не разделяла, даже относилась к ним враждебно. И чем меньше оставалось надежды обзавестись хорошим домом, хозяйством и жить, «как люди», тем сильнее росла в ней, укреплялась эта враждебность. А Григорий, не замечая ее переживаний, иногда приходил веселый и довольный удачным днем, шутил, делился с ней своей радостью, которая ей была чужда. В последнее время Григорий был занят, как он говорил, очень важным делом — шла организация потребительского кооператива. Приходилось часто ездить в Явлей, проводить много собраний, уговаривать особенно упрямых мужиков, которых надо было непременно вовлечь в это предприятие. Одним из таких оказался и сосед Григория Цетор.