Лес шуметь не перестал...

Сердцем организации кооператива были найманские коммунисты: сам Григорий, Дракин, Пахом Гарузов, Надежкин, за ними тянулись большая часть бедноты и некоторые середняки, вроде Сергея Андреевича. Все же непривычное это дело большинством найманцев было встречено с опаской. Нашлись, однако, и такие, которые изъявили согласие стать членами кооперации, в первую очередь это оказались три брата Платоновых. Правда, старший брат их был церковным старостой, некоторые коммунисты высказались вообще против братьев, но Григорий все же настоял принять одного, Архипа Платонова, так как у братьев была мебельная мастерская, что могло принести потребительскому обществу немалую пользу. Братья соглашались весь свой товар сдавать кооперативу.

В самый разгар организации кооператива дома у Григория произошла с Марьей первая крупная размолвка. Марья как-то встретилась с женой Лаврентия Анастасией. Обычно они никогда не разговаривали, а тут Анастасия остановила Марью и, вытирая уголком черной шали вечно мокрые губы, заговорила. Конечно, вздохи и жалобы на трудности жизни были только своеобразным вступлением.

— Твой татарин, говорят, опять сегодня не ночевал дома? — бросила толстая Анастасия как бы между прочим, когда уже стали расходиться.

— Какой татарин? — вспыхнула Марья.

— Как же его по другому-то назвать, вторую жену себе заводит или, может, уж третью? Кто его знает, где четыре года пропадал. Спасибо скажи, что не привез с собой какую-нибудь рузаву[10].

— Ты что городишь, Настасья? — удивилась Марья.

— Горожу, а ты отгораживаешь, как будто ничего и не знаешь про своего мужа.

— Бог с тобой, Настасья, что мне знать-то? — все больше удивлялась Марья странным намекам Анастасии. — Да говори толком.

— Да ты, никак, и вправду ничего не знаешь, — с поддельным изумлением сказала Анастасия и всплеснула руками. — Днюет и ночует в школе с этой, городской-то потаскушкой, совсем без стыда, — зашептала она, наклоняясь к Марье. — Намеднись, рассказывают, школьная сторожиха их в самом интересном виде застала. Зашла это она подметать, а они как есть тут…

— Не верю я этому! — вдруг вспылила Марья, обрывая торопливый шепот Анастасии. — Выдумки одни. А что он поздно приходит, так у него дела!

— Я тебя, милая, не заставляю верить. А передаю лишь то, что давно уже все знают.

Анастасия отступила от Марьи на шаг и неискренне, громко засмеявшись, добавила:

— Чего это я, вправду, хлопочу так? Ведь его, должно быть, на вас обеих хватает…

Словно ушатом холодной воды облила Марью эта женщина. «Неужели правда?» — думала она, тупо глядя на смеющуюся Анастасию.

— Побойся бога, Настасия, напраслину говорить на людей, дочь твоя недавно померла, хоть ее вспомни, — сказала она, все еще не желая верить сказанному.

— А что тебе моя дочь? Она в законе с мужем жила, и муж ее не бегал от нее по потаскушкам, не твоему чета! — сердито сказала Анастасия и быстро пошла прочь.

Долго стояла Марья, перебирая в памяти поразившую ее весть. Очнулась оттого, что вдруг забыла, куда она шла. Думала, думала, так и не вспомнила. Пришлось вернуться обратно. «Неужели это правда?» Не хотелось верить, не хотелось даже думать об этом, но слова толстой Анастасии, и в особенности этот наглый смех, все еще звучали в ее ушах. Над чем она смеялась? Разве можно над этим смеяться? Ведь она четыре года ждала мужа, четыре года даже в мыслях не была ему неверной. А тут такое про него говорят. Марья стала перебирать в памяти все случаи жизни со времени приезда Григория и, к своему огорчению, убедилась, что он вечерами подолгу стал задерживаться именно с того момента, как приехала эта новая учительница. Он ее из Явлея-то сам привез и на постой сам определил к Сергею Андреевичу, чтобы поближе к себе. Чего только не вспомнила Марья, чем только не подтверждала свои ревнивые догадки, пока в конце концов совсем не убедила себя в полной виновности мужа. Однако она решила до поры до времени не выдавать мужу того, что узнала, лично не убедившись в этом.

Когда Григорий вечером забежал домой, Марья еще находилась под влиянием этих мыслей. Она не собрала ему ужина и на все его вопросы не отвечала. Григорий, всегда очень спокойный, не сдержался, вспылил, дернул себя за ус и ушел, громко хлопнув дверью.

Молчаливой Марья оставалась и в последующие дни, пока наконец Григорий не подступил к ней с более настойчивыми расспросами.

— Ничего я тебе сейчас не скажу, — выдавила она наконец из себя, — Вскорости сам узнаешь, быть нам вместе или нет. Ждала я тебя, мучилась здесь одна-одинешенька, а как приехал — не облегчил мою жизнь, сделал еще труднее.

— Разве ты не видишь, как я занят? Занят большими делами. Такую целину поднимаем, что иногда, кажется, и сил-то не хватает.

— Ничего не вижу, слепая я. Одно знаю, что пропадаешь ты не только днями, но и целыми вечерами. Где бываешь, за тобой не слежу, да и следить не хочу. Оставь нас с Петькой и уходи, жили мы без тебя и сейчас проживем.

Григорий с удивлением слушал, как решительно и даже со злобой говорила Марья. «Здесь несомненно что-то есть», — думал он, продолжая ходить по избе.