Лес шуметь не перестал...

— Вот те крест, — побожился Артемий. — Ни днем ни ночью покою мне не дают. То и дело прыгают перед глазами.

«Нездоров, нездоров старик», — думал Лаврентий, пятясь от него. Артемий уронил голову на стол. В комнате стало тихо. Замигала коптившая лампа, должно быть, выгорел весь керосин. Темень поползла из углов, придвинулась ближе к столу. Постояв еще немного, Лаврентий тихо вышел.

У выхода на террасу Лаврентий неожиданно столкнулся с высоким человеком, поднимавшимся со двора. От испуга Лаврентий отскочил обратно, в сени, а тот наклонился и стал шарить по полу, искать сбитую шляпу.

— Как баран бодаешься! — услышал Лаврентий бас попа Гавриила.

— Ты, что ли, бачка? — спросил он, снова выходя из сеней.

— Не я, а моя плоть, — произнес Гавриил и пошел впереди.

Он был зол, что встретился с Лаврентием, и, как только они вышли от Артемия, сразу же зашагал быстрее, чтобы отвязаться от спутника.

Ветер стих, поземка улеглась, тихо падал снег. Сквозь мутноватую сетку его кое-где в домах виднелись огни, хотя уже было довольно поздно. Едва Лаврентий вышел из-за церковной ограды, в глаза ему ударил свет фонаря у кооператива. Он зажмурился, чтобы не видеть его, и так шел до крыльца своего дома.

Артемий Осипович опускался все больше и больше. Он потерял счет времени и даже забывал иногда, где находится — дома или еще где. Его опустошенная душа напоминала опустевшие лабазы и амбары за усадьбой, где рыщут голодные крысы, как в его вечно хмельной голове — черные мысли. И дом, где он уже давно живет один, кажется могилой, куда вскоре опустят покойника. Паутиной затянуты все углы и потолки, окна покрылись толстым слоем взмокшей пыли, а стекла наружных рам замерзли, точно обвешанные белыми рогожами. Сестра Артемия Аксинья ютилась в небольшой избушке во дворе и редко заглядывала к брату. Да она теперь и не нужна ему. Артемий и сам понимал, что дошел до такого состояния, когда ни к чему нет возврата. У него не осталось сил не только бороться с новым, но и жить, находиться среди людей. На все он смотрел сквозь пьяную муть, застилавшую его давно уже потухшие глаза, смотрел и ничего не замечал. Окружающее представлялось ему большим пустынным полем… Иногда на него находило просветление, он вспоминал свое прошлое, но, вспоминая, тяжело вздыхал, как смертельно раненный волк, оставленный охотниками в расчете, что он и сам испустит дух.

Уже много ночей Артемий совершенно не спит. Он сидит на мочальном рваном матраце койки и воюет с чертями, которые теперь появляются со всех углов и не дают ему покоя. Всю ночь Артемий не тушит коптящую лампу: боится оставаться в темноте. Она для него превращается в невероятное нагромождение разных чудовищ, лезущих на него, терзающих его тело. Иногда он, обессиленный, падает, погружаясь в кошмарный сон. Сны для него еще страшнее яви. После каждого такого сна Артемий скорее бежит к своим кувшинам или бутылкам, жадно глотает кислый самогон или горькую водку. Хмель для него единственное спасение от всех кошмаров. Мозг обволакивает туман, восприятие притупляется, и ему становится от этого легче. Сегодня он также бросился к своим бутылкам, но за какую ни брался — все были пустые. Много их валялось под столом, под стульями, на окнах — куда бы ни посмотрел Артемий. Водкой его регулярно снабжала сестра из каких-то своих расчетов, но на этот раз в доме не оказалось ни одной полной бутылки, не было в кувшинах и самогона. Артемий метался из стороны в сторону, из угла в угол, но найти ничего не мог. Он бегал по комнатам, натыкался на опрокинутые столы и стулья, спотыкался о бутылки, валявшиеся на полу. Вдруг ему стало казаться, что пустые бутылки усеяли весь пол, заполнили все комнаты — ни пройти, ни протиснуться. Он в ужасе схватился за голову и бросился во двор, бежал и даже слышал хруст стекла под ногами.