Лес шуметь не перестал...

На явлейскую станцию поезд прибыл рано утром, но Захару не хотелось появляться днем в Наймане. Он вышел на дорогу, дошел до явлейского леска и расположился под кустами на опушке. Когда солнце склонилось к закату, он тронулся в Найман, шел и радовался при виде зеленеющих полей. Кое-где еще работали запоздалые пахари на узеньких полосках загонов. Вдали маячил высокий горб Ветьке-горы, а там, за этой горой, — Найман. Идти было хорошо — ни ветерка, ни пыли, ни жары.

Как ни старался Захар не спешить, в Найман все же пришел засветло, вместе со стадом. Чтобы избежать встреч, решил пройти задами к своей Камчатке, но на повороте в проулок его окликнул Иван Воробей.

— Что это Пахома нашего не видно с тобой? — спросил его Захар.

— Ваш Пахом теперь кооперативный начальник, то бишь не начальник, а ревизия, да еще у Канаева заместителем. Так что, дружок, вот с этим сопляком чирикаю… — кивнул он на подростка, стоявшего в стороне. — А тебя и не узнать, словно городской какой, — говорил Иван Воробей, посматривая на новый пиджак и желтые ботинки Захара.

— Ты меня для этого и окликнул? — смеясь, спросил Захар. — Ну, пойдем, чего здесь стоять? Как у вас дела идут в ячейке.

Захару не терпелось хоть что-нибудь узнать о Тане, но прямо спросить о ней постеснялся. Иван же, как нарочно, длинно рассказывал о последней постановке, которую готовила ячейка к пасхе, где они с Лизой играли чуть ли не главные роли. О Тане и не обмолвился. Все о Лизе и о Лизе. «У всякого, знать, свое», — подумал Захар, перекидывая сумку с одного плеча на другое. Потом Иван поведал ему о найманских новостях, и, когда дошли до крайнего проулка, где жил Иван, Захар уже был в курсе всех дел.

— Приходи вечером в ячейку, теперь нас там много, собрание будет, — сказал Иван, расставаясь с ним.

Матрена собирала ужин, когда в избу вошел Захар. Кроме Пахома, вся семья была в сборе. Захара совсем не ждали. Первыми пришли в себя от удивления Митька и Мишка. Они бросились к дяде, повиснув у него на руках. Степан как сидел у стола, о чем-то разговаривая с ребятишками, так и застыл с открытым ртом. На печи, разглядев сына, запричитала старая мать, протягивая к нему худые, иссохшие руки. Захар сбросил сумку и шагнул к матери. Он легко снял ее с печи, отнес к лавке и усадил. Из чулана показалась Матрена со вспотевшим лбом. Все собрались вокруг Захара, радуясь его возвращению. Он стал развязывать свою сумку, поглядывая на племянников, у которых глазенки так и сияли в ожидании гостинцев. Из сумки Захар вытянул большую связку баранок и подал Матрене.

— На, подели ребятам, — сказал он.

Потом вытащил два платка: один — Матрене, другой — матери. У Матрены глаза засияли не меньше, чем у ребятишек. Ведь ей за все время жизни у Гарузовых еще никто ничего не дарил, а теперь — платок, да еще какой хороший, большой и теплый.

— А вот это тебе, Степан, — сказал Захар, положив на стол перед братом деньги.

— Это чего? — не сразу сообразил он, уставившись на аккуратно сложенные бумажки.

— Это та самая лошадь, о которой ты так долго мечтал, — шутливо сказал Захар.

Но Степан не привык, чтобы его мечты сбывались. Он с недоумением смотрел на деньги и, казалось, никак не мог сообразить, что сказал брат.

— Чего же ты одеревенел? — подтолкнул его Захар. — Бери, считай, может, не хватит.

Степан наконец взмахнул руками и потянулся было к деньгам, но остановился.

— Здесь больно много, — сказал он со скрытым недоверием. — Как? Как же ты их?.. Заработал?.. Аль как?..

— Ничего не много, а в самый раз на лошадь, — ответил Захар, подвигая деньги ближе к Степану. — Считай, а о прочем не беспокойся, я их честно заработал, премию мне дали, вот и набралось.

Степан все еще боялся дотронуться до них, точно это были не деньги, а горячие угли.

Вскоре явился и Пахом. Он спокойно приветствовал брата, как будто тот отсутствовал день или два, и подсел к столу. Степан к этому времени уже успел прийти в себя. Не торопясь, сосредоточенно он считал деньги. Каждую бумажку подносил к коптящей лампе, долго осматривал ее, вертел и так и этак, клал на стол, несколько раз ладонью проводя по ней, чтобы разгладить складки. Матрена и старая мать не мигая следили за ним. Митька и Мишка, чувствуя торжественность момента, притихли и молча жевали вкусные баранки. Пахом молча курил.

— А ты ругал его, что от общего дела бежит, — сказал Степан, кончив считать деньги и прикрыв их растопыренными узловатыми пальцами, как будто боялся, что их сдует ветер или они улетят сами собой.

Пахом ничего не ответил Степану. Немного погодя спросил Захара:

— Знать, там, где был, можно зашибить деньжат, коли и домой привез?

— Работа ничего, не мало зарабатывал. Да еще премию получил.

— За хорошую работу, значит? — спросил Пахом, сразу оживляясь.

— А что это за место, где ты работал? — спросил и Степан.

— Завод строится. Большой завод — половину Наймана можно уместить в его двор, — рассказывал Захар.

— Опять сделал большую ошибку, что уехал оттуда, — недовольно сказал Пахом.

— Погоди ты со своими наставлениями, — отмахнулся Степан.

— А как там кормили? — спросила Матрена.