Лес видений

– Их сердца ожесточились тревогою и страхом, – помедлив, ответила Марья. – Запомни, когда пойдёшь дальше: те, кто выглядит как человек, имеет помыслы чистые и живёт по-человечески, зная, что скоро придётся освободить место для других и идти дальше. А те, кто имеет птичьи крылья, звериные ноги и копыта – те слишком задержались в тридесятом, собственная трусость и недоверчивость не позволяет им сделать ни единого шага, и они застряли в своём нежелании брать судьбу в собственные руки. Хочешь знать, что с ними дальше станется? Станут они зверьми, лишатся разума человеческого, и только тогда вместе с другими зверьми поднимутся по раскалённой тропе на самый верх прощальной горы… И споёт им жар-птица свою прощальную песнь, и орошит свой сад несколькими горячими слезинками… – Марья приложила ко лбу ладонь. – Ох, что-то не торопится моя голубка. А ты – спрашивай, пока есть возможность. Я ведь знаю о тридесятом больше, чем кто-либо из смертных.

Сказала она это не рисуясь, но слова её напротив отдавали тяжестью. Сложно было Немиле разговаривать с Марьей, куда как сложнее, чем с Ягой. У Яги речи грубые, но понятные, а у Марьи что ни слово, то намёк на нечто большее, и не хватает умишку, чтобы вот так сходу объять сказанное ею.

– Ты со временем сама всё поймёшь, – отмахнулась Марья Моревна, и бусинки, которые свисали по обе стороны кокошника, глухо застучали. – А сейчас – всмотрись вдаль!

– Батюшки… – прошептала Немила.

Её глазам предстала до боли похожая картина, которую, как ей показалось, она уже видела несметное число раз.

Из кроны деревьев в небо вынырнула длинная фигура и начала приближаться к граду. Она летела неровно, то выше, то ниже, и вся раскачивалась из стороны в сторону, как бешеный маятник.

По мере приближения стало очевидно, что фигура была не одна, а две, и та, что находилась выше, была гораздо меньше той, что под ней.

Когда они подлетели ещё ближе, Немила увидела белую упитанную голубку, ту самую, что была у Марьи на посылках. Голубке с ношей приходилось нелегко, но она справлялась: то уйдёт влево, то вправо, то приподнимет одно крыло повыше, то другое, то перейдёт в свободное парение, оно же свободное падение, чтобы снова взмыть вверх.

Голубкина ноша заслуживала отдельного внимания. Непомерно большая, раскачивающаяся из стороны в сторону и колотящая по воздуху руками да ногами, она явно делала всё, чтобы усложнить участь голубке. Ноша явно ставила свою свободу превыше сохранности.

Немила сперва показалось, что голубка несёт человека, возможно, юную девушку или невысокую женщину. Оттого она так подумала, что на «девушке» был надет длинный клиновидный сарафан, на голове же был повязан платочек, который сбился на лицо.

Но женщина была слишком худой, фигура у той была совершенно нескладная и словно больная, да и поведение заставляло недоумевать. Как можно сопротивляться с такой яростью и бездумностью, когда летишь на такой высоте?

Одичавшая, озверевшая, обезумевшая – такие эпитеты пришли Немиле на ум. Она отодвинулась от окна и продолжила с жалостью наблюдать.

Голубка уже приблизилась к пустырю, посреди которого расположился терем, когда платочек с головы несчастной пленницы упал, обнажив… нет, не волосы, не лицо, а самую что ни на есть звериную морду, небольшую, треугольную, с острым носом и чёрными глазками, и с разинутой зубастой пастью, из которой доносилось угрожающее повизгивание.

Морда была лисья. Голубка держала пленницу – или, правильнее, добычу, – не за одежды, а за шкирку, и Немила сжалилась над несчастной лисой, представив, как должно быть той больно. Из лисьей пасти сочилась слюна, но короткие лисьи лапки не позволяли схватить крылатую пленительницу.

Голубка не сумела затормозить у терема, из-за чего их обоих буквально внесло в светлицу. В последний момент обе, Марья и Немила, отпрыгнули, а потому, ни за что не зацепившись и ни обо что не ударившись, птица и лиса рухнули на пол.

Голубка попыталась взлететь, но так как сил у той совсем не осталось, она лишь безвольно трепыхнулась, когда лисья пасть набросилась на её слабое тельце. А лиса, в мгновение ока слизнув голубку, бросилась обратно к окну.

Но споткнулась Сетрица о собственный сарафан, отчего плюхнулась на четыре лапы. Да на лапах тоже не устояла и уткнулась мордой в пол, а вдобавок ко всему ещё и подавилась. Перекатилась лиса на бок, засучила лапками, широко раскрыла пасть и принялась кашлять белыми перьями.

Марья не ринулась к лисе. Царевна стояла на одном месте, с обликом, преисполненным достоинства, и ждала.

Наблюдать за тем, как лису практически рвёт – перьями, пушком, слюной и кровью – было ужасно. Не раз приходилось Немиле отворачиваться, пытаясь подавить свою тошноту. Но раз царевна ничего не предпринимала, то и она не смела вмешаться. Последней из горла Сестрицы вывалилась голая голубиная тушка с оторванной лапкой.

Лиса повалилась на пол лапками кверху и никак не отреагировала, когда Марья подошла и подобрала голубку. Лиса лежала как мёртвая, но Немила внезапно для самой себя поняла с ясностью, чистейшей как горный снег, что это всё притворство.