Лесков: Прозёванный гений

Прямая, мудрая матушка Агния в «Некуда»; трезвомыслящий и ироничный отец Евангел в «На ножах»; правдолюбец Савелий Туберозов и другие обитатели «поповки» в «Соборянах»; священники, кротостью и вовремя сказанным словом преобразившие героев в рассказах 1880-х годов «Привидение в Инженерном замке», «Зверь», «Пугало», «Грабеж»; архиерей Н. из «На краю света»; митрополит Филарет (Амфитеатров) из «Владычного суда»; старец Пам-ва в «Запечатленном ангеле»; послушник Иван Флягин в «Очарованном страннике»; герои «Мелочей архиерейской жизни» и «Заметок неизвестного»… Это не полный список, однако оборвем его.

Тому, какой тонкой и нежной может быть душа мужика, посвящено немало страниц хрестоматийного рассказа «Запечатленный ангел», эстетически безупречного, с идеально выделанной тканью повествования. Опубликованная в первом номере «Русского вестника» за 1873 год детективная история окликает времена строительства Цепного моста в Киеве, свидетелем которого Лесков был, и завершается обращением старообрядцев в официальную веру. Зимним вечером на постоялом дворе об этом случае якобы поведал укрывшимся от вьюги путникам Марк Александров, «рукомеслом» каменщик, по происхождению крестьянин, по вере старообрядец. Марк наделен отнюдь не мужицкой чувствительностью. Вот как, например, он описывает жену заинтересовавшегося русской иконописью англичанина:

«Она была прекрасная барыня, благоуветливая, и хотя не много по-нашему говорила, но всё понимала, и, верно, хотелось ей наш разговор с ее мужем о религии слышать.

И что же вы думаете? Как отдернулась эта занавеса, что ее скрывала, она сейчас встает, будто содрогаясь, и идет, милушка, ко мне с Лукою, обе ручки нам, мужикам, протягивает, а в глазах у нее блещут слезки, и жмет нам руки, а сама говорит:

– Добри люди, добри русски люди!

Мы с Лукою за это ее доброе слово у нее обе ручки поцеловали, а она к нашим мужичьим головам свои губки приложила.

Рассказчик остановился и, закрыв рукавом глаза, тихонько отер их и молвил шепотом: “Трогательная женщина!”…»⁵⁶⁸

Похожее умиление охватывает Марка и тогда, когда он говорит о старце Памве, прославившемся святой жизнью и безгневием:

«И теперь вам не скажу, всё это было во сне или не во сне, но только я потом еще долго спал и, наконец, просыпаюсь и вижу: утро, совсем светло, и оный старец, хозяин наш, анахорит, сидит и свайкою лыковый лапоток на коленях ковыряет. Я стал в него всматриваться.

Ах, сколь хорош! ах, сколь духовен! Точно ангел предо мною сидит и лапотки плетет, для простого себя миру явления»⁵⁶⁹.

Тонкость чувств, в том числе эстетического, делающего героев экспертами в иконописи, – конечно, не центральная тема рассказа, но для Лескова ценная, как и проступающая здесь мысль, что именно религиозность всякого человека, независимо от воспитания и образования, утончает душу. Возможно, еще и поэтому «Запечатленный ангел» понравился «и царю, и пономарю»⁵⁷⁰. Даже Достоевский в «Дневнике писателя» посвятил ему отдельный разбор, несколько раз назвав «прекрасным», и отметил, что «особенно выдаются в рассказе беседы раскольников с англичанином об иконной живописи»: «Это место серьезно хорошо, лучшее во всём рассказе». Но и от упрека Федор Михайлович не удержался: автор, по его мнению, завершил повествование «довольно неловко», а кроме того, «кажется, испугался, что его обвинят в наклонности к предрассудкам, и поспешил разъяснить чудо»⁵⁷¹, прозрачно намекая, что финал, в котором староверы обратились в официальное православие, был, видимо, продиктован идеологическими соображениями – текст публиковался в правоверном катковском издании.

Лесков рассердился и вскоре отомстил двумя анонимными заметками, подписанными «Псаломщик» и «Свящ. П. Касторский», в которых обвинял обидчика в незнании церковного быта и высмеивал, поскольку тот «пространно заявлял, что… большой христианин и притом православный и православно верующий в самые мудреные чудеса»⁵⁷².