Лесков: Прозёванный гений

Сюда захаживали поэт, романист, драматург и критик, современник Пушкина, Лермонтова и Гоголя Владимир Рафаилович Зотов, кладезь литературных воспоминаний; Гончаров, Григорович, Максимов, Минаев, Майков, Модестов, Полонский, Плещеев, Данилевский. Приходил и лесковский добрый приятель Сергей Николаевич Терпигорев, человек открытый и искренний, который хорошо понимал Лескова и говорил, что тот «не может прикоснуться ни к одному человеку, не положив на него кусочек… дурно пахнущего вещества»⁷⁵⁵, а впрочем, искренне его любил. Бывали здесь и короли тонких литературных журналов, как раз входивших в моду, – Василий Немирович-Данченко, Петр Полевой, Петр Вейнберг, репортер Юлиан Шрейер, актер и писатель Николай Вильде, редактор «Северной пчелы» Павел Усов и чудный рассказчик, актер и прозаик Иван Горбунов, – а также университетские профессора и прочий окололитературный люд. Оказавшись в Петербурге, в «почти-клуб» заглядывали москвичи – Писемский, Мельников-Печерский, Островский. Привечали здесь и Лескова. Когда Тургеневу, приехавшему из Парижа, захотелось увидеть русских писателей «в сборе», его повели к Маврикию Осиповичу. Шутки, каламбуры, воспоминания, переданные в лицах сцены и разговоры так и лились⁷⁵⁶.

В начале 1880-х литераторы собирались и у графа Алексея Павловича Бобринского – в подражание французам он с супругой устроил литературный салон с чтением новых произведений и обсуждением книжных новинок. Для аристократического Петербурга такая приязнь к литературе была не совсем обычна. «Душою этих вторников, – вспоминал писатель и критик Сигизмунд Либрович, – и одним из постоянных их посетителей был Н. С. Лесков. Обладая замечательным умением занять любое общество своими рассказами и своею полною остроумия беседою, Лесков был у Бобринских своего рода persona grata[123], так как его присутствие обеспечивало успех вечера и общее оживление: Лесков удивительно умел привлекать всех к участию в беседе и находил всегда одинаково занимательные для всех темы»⁷⁵⁷.

А зимой 1881/82 года Лесков начал устраивать «субботники» у себя. Чаще других приходили Лейкин, Майков, Шубинский, Пыляев, Максимов, Карнович, Терпигорев.

Милюков и его «гражданская жена» Зинаида Валерьяновна Нарден (его законная супруга умерла) начали бывать в гостях у Лескова[124]. «Нарденша» (так за глаза звал Зинаиду Валерьевну Лесков) давала небольшие фортепьянные концерты. И он, и другие литераторы ее недолюбливали – за дурное обращение с двумя дочерями Милюкова от официального брака. Но Екатерина Степановна Зинаиду не осуждала, сблизилась с ней и общалась даже после того, как разъехалась с Лесковым.

В 1870-е годы Лескову уже за сорок, опубликованы главные его романы; его знают, ценят, кто-то любит и чтит – но совсем не так, как Тургенева или Достоевского, тем более Льва Толстого, пожалуй, и Писемского. Годы, заслуги, осознание собственного масштаба – Лескову казалось, и не без оснований, что ценить его должны выше, уважать глубже, сильнее.

Либрович рассказывает характерную историю. В 1870-е годы петербургская интеллигенция увлеклась коллекционированием автографов известных писателей: «Молодые девицы, дамы бальзаковского возраста, юноши и старики обивали пороги литераторов, выпрашивая “несколько строк на память”». Кто-то снисходил, кто-то, как Гончаров или Григорович, твердо отказывал. Либрович тоже завел модный альбом и начал обход с Лескова, с которым был хорошо знаком. Тот подумал, походил по комнате и написал:

«Писателей надо уважать. Н. Лесков.

Примечание. У нас в России или любят писателя, или его ненавидят. Но мало таких читателей, которые бы уважали писателей».

Эту запись Лесков прокомментировал и устно:

«Вас, наверное, спросят, в чем должно выражаться уважение к писателю… Ответьте: в мелких знаках внимания, в скромных подношениях… Если вы зайдете в кабинет какого-нибудь популярного французского или немецкого писателя, вы увидите много мелких знаков внимания; напр[имер], немка, прочитав интересный роман, спешит послать его автору собственноручно вышитую закладку, тщательно связанную салфетку, рамку для портрета или даже шерстяную фуфайку и т. п. Флоберу французские виноградари прислали десять бутылок отборного вина. У Шпильгагена я видел туфли, вышитые читательницами “Проблематических натур”. Диккенсу американцы поднесли письменный стол и т. д. и т. д.

У нас, в России, всё это считается сентиментальною маниловщиною. Пусть цена подношения грош – дело не в цене. “Мне не дорог твой подарок, дорога любовь твоя”… В таких мелких подношениях наглядно проявляется любовь и уважение читателя, и мне, напр[имер], каждое такое подношение куда дороже хвалебной критической статьи… Важно, чтобы писатель во время работы в своем кабинете имел перед глазами наглядные доказательства внимания и уважения со стороны читателей. Это бодрит, воодушевляет, вдохновляет, как воодушевляют актера аплодисменты.

Но, главное, – это свидетельствует о связи между писателем и его читателями…»