Лесков: Прозёванный гений

– Посмотрите, ведь это медный шандал XVII века, – говорил он, выхватывая с полки какую-то позеленевшую плошку. – Ведь если это почистить – вещице цены не будет. А вот это шитье тоже XVII века. Взгляните, даже кусок старинного кружева сохранился.

Больше всего занимали Лескова произведения старинного искусства.

– Ведь это Боровиковский! – восклицал он, отыскав в хламе какой-нибудь почерневший холст. – Вещь недоконченная, но манера Боровиковского сейчас видна.

И он принимался торговать находку и торговал долго, до тех пор, пока не высылали ему из “Русского вестника” значительную сумму денег. Тогда он покупал Боровиковского и приобщал его к своей картинной галерее. <…>

– Да разве Боровиковский такая необъятная величина? – спросил я раз.

Лесков посмотрел на меня желчно сверкнувшими глазами, передернул плечами и несколько дней не говорил со мною»⁷⁶¹.

Он заказывал меховые шапки с козырьком, как у дьяконов, жилеты фасона 1820-х годов, а однажды сшил себе из старинной парчи куртку, чтобы поражать воображение издателей и брать подороже, уточнял язвительный Терпигорев и добавлял, что в кабинете у Лескова есть «настоящий венецианский флакон, а в нем египетская тьма, которую с большой для себя опасностью вывез известный Марко Поло», а на отдельной полочке лежит «зуб Бориса и Глеба»⁷⁶².

Недаром многим кабинет этот – с картинами, иконами, артефактами и мольбертом, на котором стоял портрет «молодой, красивой женщины» (возможно, Екатерины Степановны Бубновой), – напоминал музей⁷⁶³. Сам Лесков говорил, что не может работать в «комнате с голыми стенами»⁷⁶⁴.

Но Лесков любил диковинки – языковые, вещественные, человеческие – не только как эстет и художник; в последней части жизни они заполняли обрушившуюся на него пустоту.

Разрыв

В августе 1877 года случилось неизбежное: Лесков разъехался с Екатериной Степановной, с которой провел бок о бок около тринадцати лет. Взаимное недовольство росло давно; как ни тяжел был характер Лескова, вероятно, и Екатерина Степановна умела быть несгибаемой.

А. Н. Лесков приводит дневниковую запись, сделанную 26 февраля 1871 года «дядей Васей» – Василием Семеновичем Лесковым, родным братом писателя, человеком прямодушным и добрым, некоторое время жившим в его квартире на Фурштатской. Запись эта отчасти позволяет понять характер Екатерины Степановны: «За обедом между Николаем и Катериною Степановною произошла какая-то вспышка, в которой Николай, по моему мнению, не виноват. Смотрю я, смотрю на сию… Катерину Степановну и никак не могу уяснить себе: что “оно” такое? По-своему добрая, довольно последовательная в том, что себе зарубит (упертая), и всячески бестолковая. Это тип малороссийской “жинки”, которая не боится своего “чоловика”. Особенно интересна она с своею манерой говорить “высоким слогом” и пускаться в рассуждения… Но тем не менее в ней есть стороны, которых нельзя не уважать: она прекрасная (по-своему) мать, хорошая и заботливая хозяйка, что тоже не вздор; и потом она очень правдива – пункт, в котором она сильно расходится с Николаем, который врет много и часто вовсе без нужды и цели. Я ставлю себя в ее положение и нахожу, что действительно ужасно любить человека, жить с ним и не быть уверенным в том, что вот то, что он рассказывает в данную минуту – правда или нет?»⁷⁶⁵

Судя по всему, Екатерине Степановне хватило чувства собственного достоинства, чтобы отказаться терпеть неизбежные унижения, которые сопровождали многих близко сходившихся с Лесковым. В жизнеописании отца Андрей Николаевич говорит об этом: «…довольно было кому-нибудь уронить чайную ложечку, капнуть вареньем на скатерть, задеть сапогом ножку стола, как разражались гром и молния. Разгневанный глава семьи, взяв свой стакан чая, оскорбленно покидал стол, лампу, всех собравшихся за ними и удалялся в свой давно манивший его уединенный кабинет»⁷⁶⁶. Но после окончательного расставания, а особенно после отъезда Екатерины Степановны из Петербурга в Киев в июне 1879 года Лесков остро скучал по ней, повторял ее детям, что любил в своей жизни лишь эту женщину. И всё мечтал, как однажды подарит ей билет на поезд, она вернется и будет приходить к нему вечерами со своей дочерью Верой: «Катерина Степановна любит читать, а я бы слушал, и было бы отлично».

Как выразился по похожему поводу сын Екатерины Степановны Николай, фантазии эти не носили на себе «штемпеля действительности». Обычно он был склонен к взвешенным формулировкам, но однажды в письме, посланном 29 мая 1885 года матери, находившейся в тот момент в Париже, всё-таки, не выдержав, отозвался об «отчиме» весьма нелестно: «Николай Семенович стареет и нервничает, причем, конечно, чаще всего никто, кроме его самого, виноват не бывает. Он ужасно интересуется Вашим возвращением в Россию, от которого он почему-то ожидает какого-то необыкновенного для себя облегчения и счастья. Он какой-то психопат, и я замечаю, что это большое счастье, что в последнее время нам не пришлось жить с ним вместе: такой пример вреден для молодых развивающихся характеров»⁷⁶⁷.