Лесков: Прозёванный гений

Излагая эти соображения, Николай Михайлович, кажется, подзабыл, что один «молодой развивающийся характер» всё последнее время пребывал с «психопатом» почти неотступно и «вред» получал в избытке – это был, конечно, младший брат Дрона. Но его Бубновы недолюбливали – возможно, не только завидуя его близости к матери, но и из материальных соображений; по предположению, высказанному супругой А. Н. Лескова Ольгой Ивановной, урожденной Лаунерт, они «ревниво оберегали материнское добро»⁷⁶⁸. Как он переживал разъезд родителей, Андрей Николаевич довольно подробно пишет в своей книге, впрочем, заслоняясь цитатами из неоконченного отцовского автобиографического очерка «Явление духа», где действует чуткий, умный и страдающий из-за родительского разлада мальчик Егорушка, чем-то напоминающий рано повзрослевших детей в прозе Достоевского. Вот как о роковом дне рассказывается в «Явлении духа», написанном по свежим следам от пережитого:

«Настал день развязки… Помню этот день – холодный, сиверский, но ясный и суровый. Мы встали часом ранее обыкновенного и всею семьею пили вместе наш последний общий утренний чай. Я был в каком-то одеревенелом состоянии: в душе моей было холодно, – сердце ныло; но я был крепок… А что будет потом – впереди? – об этом я не хотел, да и не мог думать. Счастье мое было разбито, а затем мне было всё равно, что даст Бог. Пришли от Сухаревой рабочие, нанятые переносить мебели… Они должны были разнести по разным домам вещи, которые, мне казалось, состоялись вместе, как сживаются люди, и теперь должны были разлучиться: “это туда – это сюда”. Такие указания делала она, я не мог их делать и даже был очень рад, когда рабочие уносили ту или другую из моих вещей в ее квартиру: пусть она идет туда, думалось мне, и казалось, что в каждой этакой, мною нажитой и сбереженной, безделушке там останется какая-то частичка моей души. Наконец это кончилось – нас разнесли, квартира опустела»⁷⁶⁹.

Как получилось, что и в жизни сын остался с отцом? Андрей Николаевич признавался: «Хотя исподволь я и был подготовлен ко всему и успел почти свыкнуться с тем, что останусь при отце, но еще не мог, да и до сих пор не могу разобраться, как это так вышло. Особенно это начало удивлять меня, когда, уже после смерти и отца, и матери, довелось прочесть многие письма и узнать, как опасался отец неизбежно грозившей ему при разрыве разлуки со мной. Затрагивать этот вопрос я никогда не решался. Он был всем нам троим слишком больным, незаживляющеюся раной, касаться которой всегда было страшно. Ключ к нему потерян, взят могилой. Уступила ли мать настояниям отца, испугавшегося на пятом десятке лет нового, полного одиночества, или, истратив всё, когда-то большое, чувство к отцу, оскудела им и к ребенку? У нее оставалось еще четверо уже подрастающих детей, от человека, не давшего ей счастья, но и не проведшего через испытания последних двенадцати лет. Борьба, очевидно, шла сыздали. Но она раскрылась мне, когда уже и сам я, матримониально, “вкушая, вкусих мало меду”»⁷⁷⁰. Судя по воспоминаниям О. И. Лаунерт, ее супруг всё же задал матери больной вопрос и та ответила просто: «Думала, что тебе с ним будет лучше»⁷⁷¹.

Спустя годы, когда семейные страсти остыли, в последний день февраля 1893-го Лесков писал своей доброй знакомой, писательнице Лидии Ивановне Веселитской: