записки маркиза Астольфа де Кюстина «Россия в 1839 году», которые Лесков тоже, несомненно, читал. Кюстин высказал между прочим и спорное утверждение, что «все великие художники и артисты, приезжавшие в Россию, дабы пожать здесь плоды завоеванной в других странах славы, оставались в пределах Российской империи лишь недолгое время»: «Воздух этой страны противопоказан искусствам: всё, что произрастает в других широтах под открытым небом, здесь нуждается в тепличных условиях»860
. О том, что не так с воздухом «этой страны», Лесков и попытался сказать в «Чёртовых куклах».Первая часть романа вышла в «Русской мысли» в 1890 году. Намеки на Николая I были слишком прозрачны, и редакция завибрировала. Два года тому назад соредакторы «Русской мысли» В. М. Лавров и В. А. Гольцев уже отдавали повесть Лескова «Зенон-златокузнец» (потом переименованную в «Гору») на негласную цензуру, оскорбив автора недоверием, но мир между ними уже восстановился. Продолжение «Чёртовых кукол» могло навлечь на журнал неприятности. Лесков вынашивал планы, как всех обхитрить и рассказать о безобразиях императора не слишком в лоб, и предлагал Гольцеву печатать текст «вразнобивку»861
– опасную вторую часть после «удобной и интересной» третьей. В итоге он так и не дописал «Чёртовых кукол», три из четырех частей остались в черновиках (они долго лежали в архиве, пока не были опубликованы – уже в XXI веке862). И не в цензуре было дело: возможно, Лескову стало скучно, а возможно, он снова понял, что роман, тем более такой, в котором необходимо шифроваться и прятаться за формой «исторической басни» в духе Гофмана, – не его жанр. Но основную идею он высказать успел: служение сильным мира сего для художника равноценно смерти, вкусив «мало меда на кинжале», художник становится «живой шашкой» в чужой игре863, марионеткой чужого спектакля, «чёртовой куклой».В одном из вариантов романа Лесков ставит эпиграфом фрагмент из послания апостола Павла: «Наша брань не против крови и плоти, но против… мироправителей века сего, против духов злобы поднебесных»864
, – приравняв первых ко вторым. Это важная для него тема, и тут он был последователен – ни в какие, даже самые невинные, игры с властью не вступал.Глава восьмая
Мозаика и чечетка
«Сиротка» Варя
После «Левши» и «Тупейного художника» всё вдруг оборвалось.
К середине 1880-х годов все главные тексты были написаны. Многое оставалось еще впереди: последняя заграничная поездка, путешествия на курорт Меррекюль, цветным шелком вышитые византийские легенды, ядовитые «Заметки неизвестного», нежные истории о праведниках, великолепно выстроенный «Человек на часах», и всё-таки самое главное уже случилось. Буйный нрав, громадный талант никуда не делись, но ничего, подобного «Леди Макбет…», «Соборянам», «Запечатленному ангелу», не высекалось.
Тот самый волшебный сундук865
, из которого вышла вся лучшая проза Лескова, словно бы опустел. Шесть лет путешествий по России и катастрофические, но такие насыщенные 1860-е годы остались самым важным, что случилось в его судьбе. За 1870-е погасли последние искры прежних пожаров, всё меньше было путешествий, и поток историй, подслушанных на постоялых дворах, в дилижансах и поездах, питавших его два с лишним десятка лет, обмелел совершенно. Он оказался на дне.В свои пятьдесят Лесков был «приземистым, широкоплечим, с короткой шеей, с большой седой головой, с немногочисленными на черепе волосами и с чрезвычайно живыми, темными и казавшимися черными, яркими глазами»866
. Он выглядел грузным, не очень здоровым, дышал трудно, двигался тяжело, однако глядел остро, зорко и по-прежнему был жаден до новых встреч, свежих впечатлений – только их становилось всё меньше. Что было делать, о чем писать, когда обо всём, что пережил, увидел, подметил и занес в записную книжечку, уже рассказано?