Лесков: Прозёванный гений

«Прожить изо дня в день праведно долгую жизнь, не солгав, не обманув, не слукавив, не оговорив ближнего и не осудив пристрастно врага, гораздо труднее, чем броситься в бездну, как Курций[144], или вонзить себе в грудь пук штыков, как известный герой швейцарской свободы[145]»⁸⁸⁸.

А еще праведники «смиренного ересиарха» обычно «неправильны» – своей человечностью и искренностью они противостоят любым формальным ограничениям, в том числе со стороны государства, и всё сильнее отождествлявшейся с ним в глазах автора Церкви. Истинная праведность, по Лескову, вне наций, сословий, конфессий, половой принадлежности. Поэтому его праведники – и христиане, и иудеи, и язычники, они могут неканонично покончить жизнь самоубийством – броситься в море, подобно утратившему веру в людей, но чистому душой Николаю Федоровичу Фермору. И даже указание апостола Павла, что в раю нет «ни мужеского пола, ни женского», получает у Лескова неожиданное толкование: среди его праведников есть почти андрогины: Константин Пизонский, которого путают с женщиной; женоподобный благородный практик Адам Безбедович из неоконченного романа «Соколий перелет»; наконец, эконом Бобров из «Кадетского монастыря», от умиления рыдающий «звонко, визгливо и неудержимо, как нервическая женщина». Но это созвездие праведников существует в ясной системе ценностей, во Вселенной христианства – для Лескова всечеловеческой религии, вмещающей в себя всех и вся.

Святочные рассказы и легенды

Не только в компании праведников утешался Лесков. Проповедовать истины добра и красоты ему помогали и рождественские истории, получавшиеся у него разными, то нежно-перламутровыми, то едкими. В его святочных рассказах «Маленькая ошибка», «Жемчужное ожерелье», «Отборное зерно», «Зверь», «Привидение в Инженерном замке», «Христос в гостях у мужика», «Старый гений», «Штопальщик» непременно свершались чудеса, осуществлялась его личная утопия. В них воплощалась мечта Лескова об идеальном мире: заключались счастливые браки, разрушались козни; вершились добрые, идущие всем на пользу мошенничества; ожесточившиеся сердца мягчали, обманщики возвращали старые долги, люди беднейшего звания обретали богатство, обиженные прощали обидчиков; милость Божия, милость человеческая, мир и благоволение затапливали землю.

Если в цикле о праведниках Лесков показывал, каким прекрасным может быть человек, то в святочных рассказах – каким может быть человеческий мир: он словно бы исправлял в них невыносимость жизни, распрямлял ее кривизну. И вот уже угрюмый помещик, списанный с Михаила Страхова, родного дяди-монстра, превращался в ласкового диккенсовского дядюшку («Зверь»), а скупой и мнительный отец невесты становился щедрым дарителем («Жемчужное ожерелье»). Любопытно, что Лесков корректировал и жизнь персонажей собственных произведений. Злодею Фирсу Князеву и безвольному, ограбленному им племяннику Ивану Молчанову из давней пьесы «Расточитель» он в рассказе «Христос в гостях у мужика» подарил примирение и взаимную любовь: бессильным, застывшим в снежной буре стариком пришел вчерашний злодей в дом к Ивану, которому когда-то сломал жизнь, а тот вовсе не в безумии, как в пьесе, а в трезвом уме и доброй памяти простил дядю.

Лесковские чудеса всегда свершались без привлечения мистики, имели рациональное объяснение, как бы ни сердился когда-то на это Достоевский: в их основе лежали чьи-то остроумие, смекалка, доброта, щедрость или даже чрезмерная спесь, как у выбившегося в люди героя «Штопальщика», не пожелавшего носить одну фамилию с бедным мастером и подарившего ему дом и другое имя. В 1880-е годы Лесков сочинил около десятка таких рассказов, хотя некоторые записал в святочные уже задним числом, добавив рождественского колорита для сборника, так и названного – «Святочные рассказы» (1886).

В те же годы Лесков увлекся сочинением легенд – расшивал цветными узорами истории, заимствованные из древнерусского Пролога, часто переиначив и перелицевав до неузнаваемости. На страницы высыпали фокусники, танцовщицы, родовспомогатели, певцы; цветочницы, продававшие и розы, и себя; жрецы и виночерпии. Христианские легенды Лескова получились живописны до рези в глазах: синеокие кувшины с золотистым вином склонялись над чашами; зрели яблоки, абрикосы, персики, лимоны, сочные груши и апельсины; благоухали лилии, розы и жасмин. «Пиликан» всё играл на скрипочке. Под пальмой пастух развесил ветошки, вокруг прыгали желтые козы. Скала сияла рубинами в лучах отходящего солнца, холмы отливали аметистом.