Лесная Фея

От магазина Паша спустился по тропинке мимо забора двора Печалиных за нижние огороды и оказался среди старых раскидистых ив, нависших над тёмной водой пруда, поросшего ряской, тиной и кувшинками в дальней стороне. Мальчик внимательно осмотрел берег, но увидел только чахлого деда Ануфрия, задремавшего над удочкой, и мужика лет пятидесяти, которого в деревне прозывали Косачом. Он не осмелился тревожить рыбаков вопросами о своих куда-то запропастившихся приятелях и, вздохнув, печальным побрёл домой.

"Что же, подожду, может, объявятся, – посудил Паша. – Пока посижу в шалаше".

Надо сказать, что этот шалаш был на самом заду его огорода, в правом углу забора, и был очень надёжной, укромной, чистенькой постройкой, сделанной из негодных, но приличных на вид досок, а покрыт он был листами железа, год назад снятыми Пашей и его отцом с крыши дома при её капитальном ремонте, – листы были выкрашены бордовой краской, которая от старости была тусклой и облуплялась.

Но Паша не хотел сидеть сычом, поэтому он быстро передумал: он залезет на высоченную и толстенную липу, которая растёт позади огорода, впритык к забору, сразу за шалашом, дополнительно укрывая и облагораживая эту умелую постройку – его драгоценный, любимый шалаш! Он поднимется на семь метров, удобно устроится на толстом суку и станет обозревать окрестности и наблюдать за передвижением машин и людей: его будет марать пятнами солнце, с трудом отыскавшее среди густой массы листьев бреши, вокруг будут оглушительно стрекотать кузнечики, а поля и дальний берег Дульки будут колыхаться в потоках воздуха, поднимающихся от разогретой земли, – красота!

Паша подошёл к липе, встал на полешко, специально для такого случая приспособленное, вскарабкался на забор и закинул ногу на ближайший сук – он встал на нём и уловил краем глаза что-то несвойственное внутренней обстановке шалаша, точнее, в шалаше лежало что-то не принадлежащее Паше, – оно было длинное, жёлтое и местами немного блестело.

"Что это?" – удивился Паша и, нисколько не сомневаясь в своих действиях, ловко соскочил на землю через проём в крыше шалаша, оставленный для быстрого лазания на липу.

"Удочки! Бамбуковые удочки, садок для рыбы и баночка с наживкой!" – выдохнул Паша.

Он опустился на корточки и стал рассматривать рыбацкое снаряжение.

У Паши не было ни капли сомнения в том, кому принадлежит всё это добро.

"Ушли на рыбалку! – воскликнул в сердцах мальчик. – Вот их рыбалка!"

"Тогда, где же они?"

"А как ты думаешь? – с издёвкой спросил он сам у себя. – Там они! Там! Где же ещё? Конечно, там – в убежище. Без меня!"

Пашу переполняло справедливое возмущение.

Он какое-то время потратил на бессмысленное созерцание снастей, машинально их щупая. В голове у него шумела пустота – или то были листья старой липы, кланяющиеся в приветствии ветру, гуляющему на просторе?

"Где бы они ни были, я… я пойду, пойду туда ОДИН! Пойду! И, если их там нет, так им и надо! Пусть! А если я не пойду? Что тогда? Тогда тебе сделается ещё обиднее… не пойдёшь, а они – там! И вчера они тоже были там! Без сомнения! Нет, я пойду! Сейчас же пойду!"

Но Паше было страшно. Ему никогда не приходилось преодолевать в одиночку такой сложный путь. Он никогда не забирался в столь далёкие от цивилизации лесные чащобы. Никогда не оставался один на один с дикой природой, – когда на километры вокруг нет ни единого человека, и даже не видно населённого пункта или хотя бы какого-нибудь домика на горизонте – только шумит лес и трещат сучья, – и где-то в зарослях, под пение редких птиц, бродят и таятся всяко-разные звери – поджидают его. Вдруг: "Ку-ку", – скажет кукушка. Внезапно поднимется из можжевельника птица или стремительно выскочит заяц – и зайдётся, взбеленится от неожиданности сердце мальчика, гоняя лошадиные дозы адреналина, отчего начнут казаться и придумываться Паше всякие ненужные страхи. И он с ещё большим вниманием станет делать очередной шаг, боясь наступить на чёрный блестящий прут – на шипящую и больно кусающую, а может, даже ядовитую змею!

Павел забрался на липу – повыше, и осмотрелся.

Нигде не увидев друзей, он решил ещё раз зайти к ним домой: может, они уже дома, а может, объявлялись и снова ушли, – это последняя надежда, последняя… оттяжка.

Но ни Марата, ни Вали не было дома, и они не объявлялись, а ответ ему был прежним: "Они очень рано утром ушли на рыбалку и ещё не возвращались".

Одинокое путешествие в лес теперь уже казалось неизбежным – у Паши тряслись ноги, но, однажды приняв решение, не глядя на своё теперешнее состояние, он не собирался отступать, проявляя мягкотелость, поддаваясь мнительности.

Паша двинулся к их тайному месту в глухой чащобе.

Но прежде он завернул на пруд, – как знать, может, всё-таки Марат и Валя за чем-то отлучались, на что-то отвлекались, и теперь преспокойно сидят на берегу и следят за поплавками, которые дёргают малосильные мальки, объедая наживку.

Мальчиков не было.