– Да вроде как то был Валька, – ответил Косач. – Я только что, сейчас, шёл с пруда и гляжу, идёт… правда, он был на другой стороне… я-то от пруда поднимался на деревню, а он шёл поверху – позади верхних огородов… далековато, конечно, но вроде как он.
– Не уверен, не говори, – женщина, что стояла рядом с ним, толкнула его в бок, мол, не путай следствия.
– А ты, Макариха? – обратился Залежный к бабке. – Пашка то был или тоже не уверена?
– Вот те крест, что он! Меня не проведёшь. Недели две назад или около того, я видала, как Марат и Валька, ранёхонько, наверное, ещё и шести часов не было… туман стоял непроглядной стеной, холодный, сырой… а они полезли на огород к Пашке… а шли-то они с удочками! А от туда вылезли уже без них… и без Пашки. И пошли к пруду и – мимо него, на верха, к концам Верхних. Надо полагать, что к лесу.
– Вот оно как, – сказал Залежный. – А среди вас нет их родственников?
В толпе стали переглядываться.
– Не, нету! – был ответ.
– Что же, – Залежный вздохнул, – видимо, придётся зайти и к ним, поглядеть, что да как…
– Зайдите, зайдите, Кирилл Мефодич, – заговорила соседка Павлика. – Я сегодня рано поутру видала Раиску Дубилину, мать Павла, так она была сама не своя. Так плохо выглядела, так плохо… Говорит, нет пацана дома, всю ночь не было… не спала она толком – всё переживала, ждала. Вся прям осунулась, постарела, скукожилась… А ведь мальчик не так давно хворал – думали, что сляжет до конца лета. Ан нет! Выздоровел! За день-два как есть совсем выздоровел. И сразу куда-то убежал. И с тех пор он какой-то чудной ходит, как бы задумавшись… отречённый, что ли… И несколько раз не ночевал дома! Его уж и ругают и запрещают ему, а на следующее утро глядишь, его и след простыл. Опять умчался. Ничего не боятся, сорванята. Неслухи. И куда их только носит? Где отсиживаются? Чем питаются? Ведь дома-то практически не бывают, а значит, что ничего толком не едят. А на лицо-то всё вроде как ничего – румяные, сочные такие, спокойные… И вот теперь две ночи дома не было!
– А почему же не заявили в милицию? – спросил участковый. – Мне бы сказали.
– А чего заявлять-то? Ведь не впервой. Уже бывало, что не ночевали. Только не так долго. Что же теперь вот так вот сразу и заявлять? Вот так пойдёшь, а они – тут как тут! Потом хлопот не оберёшься.
– Может и так, – сказал Кирилл Мефодич. – Ладно, загляну я к ним, погляжу, что к чему.
– Загляните-загляните, а то мало ли что эти бесенята где творят, или ещё смогут натворить? Ведь недаром же, не просто так они постольку пропадают не известно где… да и ночевать им где-то да нужно, верно? А где, спрашивается? – Соседка Павлика осталась довольна собой: много и хорошо она сказала!
И все, соглашаясь с ней, закивали, и лица у людей были озабоченные, внимательные.
– А вы теперь куда? – послышалось из гущи народа.
– Я с доктором, с Марией Тимофеевной. Мы сейчас доедем до Лёвы, и она, может быть, его осмотрит. А потом… потом – будет видно.
– Аааа… – понеслось, зашумело в людском море. – Пойдём? Пошли!.. А ну их, у меня дела! А может, будет что-то интересное? Может, Лёвка проснулся, и он
9 (34)
Милицейский УАЗик и "Скорая" подъехали к дому Крушининых. Кирилл Мефодич и Марья Тимофеевна выбрались на обочину и увидели, как в их сторону тянется неровной змейкой любопытный люд – загромождает он деревенскую асфальтированную, но порядком разбитую дорогу.
И тут от дома, стоящего на верхней – чётной – стороне деревни, возле межрайонной автодороги, донёсся душераздирающий вопль.
– Это ещё что такое?! – дёрнувшись телом, возмутился участковый. – Что такое, право дело, сегодня творится?
– Пойдёмте, Кирилл Мефодьевич, скорее! – попросила Марья Тимофеевна. – Там, наверняка, кому-то нужна помощь! Ну! Что Вы стоите? Идёмте же!
– Ещё чего, – пробурчал участковый.
– Как это? – воскликнула Марья Тимофеевна. – Как же можно?
– Можно, – сухо отозвался Залежный. – Давайте грузиться обратно в транспорт. Поедемте. Оно справнее, скорее будет.
– А-ааа… – Докторша успокоилась, уразумев прагматический расчёт уже немолодого участкового. – Правильно, правильно, поедемте, правильно, – повторяла женщина, усаживаясь обратно в машину.
10 (35)
Дед Амвросий – временами до невозможности грубый, непочтительный, с иссушенным, морщинистым лицом, с пепельно-серыми волосами, этой зимой закопавший на кладбище – на бугре – свою старуху, на похороны которой не приехал ни один из их трёх детей, кряхтя после вчерашней угарной самогонки, но успевший поправить здоровье новой порцией "зелёного змия", вышел во двор, чтобы наколоть дров.