Лесная Фея

Ему навстречу двигалась людская масса, кочующая между домами Крушинина Лёвы и Илюшиной Люси, – толпа только теперь подбиралась к дому Амвросия, где нашли своё новое пристанище УАЗ и "Скорая". Люди спешили, чуя что-то новенькое, интересное. Паше они показались одной рыхлой медузой, готовой, стреканув щупальцем, оглушить жертву корабельного крушения.

Мальчик прижался к забору и постарался уйти вдоль межрайонной автодороги за верхние огороды деревни.

Народной массе оставалось до двора Амвросия не больше тридцати метров, и вот, сперва один, а затем ещё и ещё, поднялись и упёрлись в Пашу указующие, обличающие персты – его увидели, его опознали, им заинтересовались!

Народная масса-медуза гудела-стрекалась.

Паша не сомневался в том, что поднятая суета случилась по его вине – его увидели.

Паша ускорил шаг.

Паша не выдержал и сбился на бег.

Люди вышли на автодорогу и закричали:

– Паша, постой! Постой, не убегай! Погоди!.. Павел, где Марат? Где Валя? Ты их видел? Почему вы не вместе? Паша, Паша, куда же ты?..

Но Паша уже не слышал их: он нёсся в гору вдоль автодороги, стремительно удаляясь, и вдруг перемахнул через проезжую часть и шмыгнул за огороды чётной стороны Нижних Устюгов.

13 (38)

– Тише, дедушка! Тише! Что Вы так убиваетесь? Ну-ка, покажите, что тут у Вас? Давайте, давайте, сейчас всё внимательно посмотрим. Вот так… Не будьте маленьким, дедушка! Давайте, показывайте свою болячку, – уговаривала Марья Тимофеевна деда Амвросия, чтобы тот особо не стонал, не корчился и отпустил бы пострадавшую ступню, тем самым позволив хорошенько её осмотреть.

Дед разомкнул веки – посмотрел на белоснежную женщину: Марья Тимофеевна была в белом врачебном халате с выкрашенными белыми волосами, и при этом она из-под струнок-бровей цепко поблескивала глубиной тёмно-синих глаз. И… не устоял дед перед такой красотой! Доверился дед – отпустил руки, позволяя прикоснуться к себе нежной, но требовательной докторше, дозволяя располагать им полностью, проявлять заботу к нему – к старому, никчёмному, давно никому ненужному человеку, позабывшему о ласках приветливой и симпатичной молодой женщины.

Деду, где-то там, в иссохшей груди, стало очень-очень тепло, и защемило до того сладко, что он заплакал.

Плакал он, может статься, не только от пробужденного забытого чувства, но и по усопшей жене, и по детям, о нём не вспоминающим, и по ушедшей молодости, и плакал он, конечно, от боли во всём разваливающемся, дряхлеющем не год от года, а час от часа теле, и от пронзительно-нестерпимой, куда как более стервозной боли, только что нажитой по его же нерасторопности… а может быть, это он прощался со своей ступнёй?.. Отрежут ведь, как есть отрежут! – в его возрасте не так-то просто срастаются кости… а что, если он её разрубил? Тогда – хона! Тогда его небольшая часть ляжет гнить в сыру землю прежде времени… а вскорости и он весь, целиком отправится за ней следом…

Амвросий не сводил глаз с белоснежной женщины, и по его морщинистой сухой коже катились крупные слёзы.

– Что это Вы, дедушка, плачете? Очень больно? Ну, потерпите!

– Не знаю, дочка… что-то у меня внутри, глядя на тебя, ёкнуло – и душа наполнилась теплом. И оттого как-то разом всё припомнилось, обо всём скопом подумалось – разная мысль так и скрутила, так и съёжила старую голову… а от неё передалось сердцу…

– Ничего, дедушка… ничего…

Марья Тимофеевна стянула со ступни деда шерстяной носок, вязаный его женою, казалось, так недавно – всего лишь этой зимой… стянула шерстяной носок и водрузила пострадавшую часть тела деда на полешко.

Место ушиба налилось багрянцем, окаймилось синевой, существенно раздувшись. Прикосновение к нему было болезненным для деда Амвросия: он вскрикивал и ёжился, подтягивал ногу и сучил другой, здоровой.

– Возможны переломы… – констатировала Марья Тимофеевна.

– Перело-мы? – переспросил Залежный, сидящий на корточках и придерживающий голову Амвросия.

– Да. Здесь вон сколько косточек – есть, чему ломаться.

– Ну… ладно, – с облегчением сказал дед. – Хорошо, что не отсёк.

– Это да, – согласилась докторша. – А Вы, дедушка, топор уронили?

– Да… не удержал, руки подвели… Стар я уже, дочка, очень стар и весь болезненный.

– Надо вести в город, на рентген, – вынесла вердикт Марья Тимофеевна.

– Поедемте, – сказал Кирилл Мефодич. И обратился к Амвросию: – Надо, дед, надо! Никуда не денешься.

– Хорошо, Кирюша. Надо, так надо, – согласился дедушка.

– Нужны носилки. – Марья Тимофеевна поднялась. – Я позову Михаила – моего водителя и, если можно, возьму вашего парня.

– О чём речь, – сказал Залежный, – Стёпа – парень справный. Такой везде сгодится.

– Я мигом.

– Не торопитесь. Мы уж как-нибудь потерпим. А, дед?

– Да, Кирюша… только уж сильно шибко больно… Кирюш, а, Кирюш?

– Да, я тут.

– Вижу, что тут. У тебя моя голова.

– Ну… да.

– Ты бы это… сбегал бы в дом. Там, в буфете, в среднем ящичке, бутыль… принёс бы, а? Для облегчения.

– Нет, Амвросий, даже не думайте и не уговаривайте. Никак нельзя – это дело запрещается! Вам теперь надо лечиться, а не травиться. Так что лежите смирно и ждите свою спасительницу.