Лесная Фея

Дом его по старинке отапливался печью. Это было привычно, а потому – хорошо. Только с каждым годом получалось всё накладнее: приходилось заказывать, покупать, раскладывать и, что самое главное, рубить дрова, – а Амвросий, к сожалению, не молодел, да и давно уже был дедом, а потому ему не становилось легче махать топором: не росли больше мышцы – не крепли они, не округлялись, а дрябли, усыхая. Но для установки газового котла – для чего потребовалось бы тянуть газопровод! – у них со старухой не имелось средств, а теперь, даже если бы объявились дети и оказали необходимую финансовую поддержку, ему одному такая роскошь была ни к чему. Он смиренно, кое-как, по давней привычке продолжал выходить на двор и колоть дровишки. Потом он собирал получившиеся поленья, наталкивал их в ведёрко и нёс к печи. И сидел перед её жерлом, маялся, ожидая, когда разгорится огонь… потом смотрел и слушал, как пламя лижет дерево, а оно потрескивает, и – успокаивался, задумывался, отчего время для него начинало бежать быстрее, незаметнее.

Огород у деда Амвросия давно должным образом не возделывался, как и обширный сад с фруктовыми деревьями, но несмотря на это сад исправно плодоносил, – из-за чего местные мальчишки не забывали деда Амвросия: наведывались они к нему исправно, чтобы помочь обобрать урожай, но делали они это без ведома хозяина. Бывало, что дед гонял их, а бывало, что приглашал зайти в дом – и угощал поспевшими фруктами, поил жиденьким чаем и накладывал в стеклянную розеточку сливового, грушёвого или яблочного варенья.

"Пейте, детишки, тешьтесь, справляйте удовольствие, пока малы и радуетесь малому", – говаривал Амвросий, смотря, как лакомятся дети, рассевшись для угощения за потёртый стол на кухоньке, между печью и окном.

Дети побаивались деда, не зная, что ожидать от него в следующий момент. Он мог вот так вот пригласить детей за стол и вдруг взять, да начать гонять их скалкой, прутом или крапивой. И иногда он, изловчившись, догонял какого ни на есть сорванца, хватал его и, не очень-то задумываясь, стегал, а то и бил тем, что в тот момент оказывалось у него в руке. А порой дед серчал на одного единственного ребёнка, чинно сидящего напротив, прихлёбывающего чай и цепляющего ложечкой варенье: ни с того ни с сего он превращался для деда из желанного гостя во врага, – тогда дед принимался ругаться последними словами и отыскивать чего-нибудь для своей жилистой и уже непослушной, но всё ещё тяжёлой руки… Происходило такое дело от того, что часто, смотря на чужого ребёнка, Амвросий вспоминал своих непутёвых детей, о которых уже несколько лет ни слуху ни духу.

"Где их только черти носят? Крепко забыли родителей! Видимо, мы опостылели им ещё в детские годы, – часто думал старик. – Но, если в их жизни, где бы они ни находились, не всё выходит складно и гладко, то всё же вернулись бы они на родину, к отцу и почившей теперь матери: чем же здесь может быть настолько хуже того, что есть у них там?.."

Дед, тяжко вздыхая, хватаясь за ноющую поясницу, скрипя суставами, вышел во двор. Вокруг было сыро и грязно. Он шлёпал по мокроте в галошах, неуверенно сидящих на ногах, отыскивая топор.

– Ах, вот ты где! – приветствовал он топорище, заприметив его под кустом крыжовника.

Он, с ругательствами на поясницу, нагнулся.

Топорище было скользким от дождя, а лезвие за ночь успело покрыться ржавчиной. Вчера дед Амвросий был очень пьян, поэтому позабыл он убрать топор в сарай. А произошло это из-за того, что он, разрубив вечером пару чурбанов, очень уж обрадовался визиту одного столь же древнего и ворчливого, временами грубого, как и он сам, старика, бывшего его давним проверенным товарищем. Помнится, их ещё в молодые годы гоняла и ругала за недолжное поведение жена Амвросия, – да сделается для неё пухом земля!.. К ночи, как полагается, выпала роса, а поутру пошёл дождь, и теперь топор был совсем мокрый и рыжий от ржавления.

– Ничего дружок, сейчас я тебя оботру и обогрею, – сказал дед, вытирая топор о свою некогда тёмно-синюю рубаху. – А знаешь, как мы будем согреваться? Вот! – вторил он своим мыслям. – Правильно! Сейчас мы с тобой поработаем… сейчас твоё лезвишко со звоном войдёт в сухое древо, и то древо тебя очистит, отполирует и обогреет… Вот оно как устроено. Вот как… – И дед поволок свои ноги к пню, на котором рубил дрова.

– Эх, силушка былая, размахни моей рукой, – проговорил он и потянул топор вверх.

Точно и звонко обрушил он тяжесть топора на чурбан – через руки прошла гулкая вибрация, принуждая старческие суставы отозваться болью. Отчего мышцы у деда затрепетали и как бы онемели, будто в параличе. Амвросий заскулил, согнулся.

– Пойду, допью горилку, авось, полегчает, – решил он.

Прежде чем уйти, он окинул взглядом предполагаемое количество дров, нуждающихся в рубке: ночи становились холоднее с каждым уходящим днём, и в хлипкой старой избёнке очень хорошо скапливалась промозглость – становилось не только холодно, но и сыро.

– Надо рубить, – подбодрил себя дед. – Надо.