Лесная кровь (СИ)

   Офонь тоже лежит в снегу, в руках сжимает ружьё. Вот и дождался настоящего дела... Теперь он и сам видит: между берёзами вдалеке что-то тревожит снег, словно скользят под деревьями серые тени. Смотрит Офонь, не отрываясь, на одну такую тень: вот приподнялась из снега, передвинулась к поваленной берёзе, замерла, снова ползёт, тащит за собой что-то... И вдруг вскакивает Офонь, кричит, ружьё над головой поднял, размахивает им, прыгает, осыпая снег с веток:

   - Ура! Наши пришли!! Наши!..

   Потому что у тени показалась голова, на голове той -- шапка, а на шапке -- красная звезда! Ползёт по березняку боец в маскхалате, наш, советский боец.

   Вышли к убежищу советские лыжники, с пулемётами, с противотанковыми ружьями, целых две роты. В низине у болота стали лагерем, а в убежище понесли раненых. Оказывется, по дороге пришлось им вступить в бой: встретилась колонна немецких машин с грузами. Разбили немецкую охрану, грузы вместе с машинами отправили "в резерв". Что такое этот резерв, Офонь не понял, командирам лучше знать.

   Радуется Офонь, сам не свой от восторга: вот теперь начнётся настоящее дело, теперь выгоднят немцев из деревни, потому из родного посёлка, а потом и из всего края, и из всей страны! И он, Офонь, теперь будет настоящий партизан -- ну не отправят же его, в самом деле, в тыл, здесь и тыла-то поблизости нет...

   - Офонь! -- кричит ему Тармо. -- Афанасий! Подойди -- ты командиру нужен.

   Командир в звании майора, зовут его Панюшин.

   - Ты Афанасий Щеглов? -- спрашивает он Офоня.

   - Я. А дед мой -- Афанасий Парамонов, а где он? Он с вами пришёл?

   Молчит майор, смотрит на Офоня чёрными глазами, в глазах что-то печальное застряло навсегда. Потом говорит всё-таки:

   - Погиб твой дед Афанасий Парамонов, как настоящий солдат. Убили его на дороге. Он наших докторов прикрывал, без него потеряли бы мы и фельдшера, и сани с походным лазаретом. Прости меня, Афанасий, не уберёг я его...

   Молчит теперь и Офонь, словно оглох. Кивает головой, а сам не понимает, что делает. Ильма подбежала, увела его вниз, под землю, чаю принесла полную кружку, с мёдом. А Офонь так ничего сказать и не может, никак не поймёт, на каком он свете, а может, он тоже умер уже?..

   Вечером уже, когда все, кроме часовых, спать улеглись, Тармо видит, что Офонь не спит. Говорит ему чудин еле слышно, чтобы не потревожить никого:

   - Прости и меня, если можешь, это я виноват. Я его увёл...

   - Дурак ты, Тармо, -- вздыхает Офонь. -- Как же ты виноват, если война? Он солдат, ты солдат... и я тоже солдат. Что же нам делать, если на войне убивают?..

   - Пойдёшь со мной в дозор? -- спрашивает чудин. А сам как бы случайно в сторону смотрит, слёз мальчишки вроде не замечает.

   - Кто ж меня пустит...

   - Я пущу. Меня теперь, можно сказать, в звании повысили, -- получается у Тармо виновато, как будто стыдно, что деда Офоня убили, а его -- нет.

   - Пойду. А автомат мне дадут?

   - Дадут и автомат, и гранату. Кто же в дозор без автомата ходит? Ну смотри, не проспи! Через два часа выходим.

   Майор не собирается долго ждать: как только колонна машин уедет из деревни, пора нападать. А когда немцы вернутся, их на дороге будет ждать засада. Атаковать надо ночью, в метель -- солдаты должны подобраться как можно ближе к домам, прежде чем стрелять. План деревни ему нарисовал Офонь: он помнит каждый дом, каждый забор, даже знает, сколько шагов от одного дома до другого. А расположение часовых, пулемётных гнёзд и всего прочего узнала чудь. Немцев в деревне много -- больше, чем в двух ротах майора, почти триста человек. Да ещё батарея на монастырском холме, её нужно взять до того, как идти в деревню. Туда майор хочет отправить чудь: на батарее народу мало, а чудины видели, где идёт телефонный кабель с холма. Кауко знает, как быть с кабелем, и что делать с батареей, тоже знает: он сам поведёт отряд к монастырю, а в помощь ему даст Панюшин своих сапёров.